Пьесы и стихотворения Шейкспира предоставляют изобилие доказательств того, что их автор не только владел весьма пространными и точными познаниями юриспруденции, но и того, что он был хорошо знаком с манерами и привычками членов «Судебных инн»1 и с судебным бытом в целом.
«Тогда как романисты и драматурги постоянно допускают ошибки в отношении законов супружества, составления завещаний, наследства, что касается закона Шейкспира, как бы пространно он его ни касался, не существует ни малейших возражений, ни судебных жалоб, ни приказа об ошибке2». Таков был вердикт одного из самых влиятельных юристов девятнадцатого века, который в 1850 году поднялся до статуса лорда главного судьи и последствии стал лордом-канцлером. Его весомость, несомненно, будет в большей степени оценена юристами, нежели дилетантами, ибо только юристы знают, насколько невозможно тем, кто не учился юридическому ремеслу, избежать обнаружения своего невежества, если они отважатся козырять юридическими терминами или обсуждать юридические доктрины. «Нет ничего более опасного», писал лорд Кэмпбелл, «для того, кто не из ложи, чем вмешиваться в дела нашего франкмасонства». Дилетант обязательно выдаст себя, прибегнув к какому-нибудь выражению, которое юрист никогда не станет использовать. Г-н Сидней Ли3 сам снабдил нас подобным примером. Он пишет (стр. 164): «15 февраля 1609 года Шейкспир... добился приговора присяжных против Адденброка о выплате № 6 и № 1 5 шиллингов 0 пенсов расходов». Юрист никогда бы не сказал, что кто-то добился «приговора присяжных», поскольку в функции присяжных входит не объявление приговора (что является прерогативой суда), но вынесение вердикта на основе данных фактов. Ошибка, в сущности, простительная, однако это лишь одна из тех мелких огрех, которые моментально позволяют юристу понять, является ли писатель дилетантом или «одним из ложи».
Когда же дилетант отваживается окунуться в юридические предметы поглубже, он естественно обнаруживает свою некомпетентность. «Позвольте непрофессионалу, каким бы сообразительным он ни был», пишет дальше лорд Кэмпбелл, «заговорить как юристу или привести примеры из юридической науки в обсуждении других тем, и он быстро докатится до смехотворной нелепицы».
А что тот же высокий авторитет говорит насчёт Шейкспира? Он обладал «глубокими специальными знаниями закона» и был знаком с «наиболее трудными процедурами в английской юриспруденции». И снова: «Когда бы он ни потворствовал этой своей склонности, он постоянно оказывается с законом на ты». О «Генрихе VI, часть 2» он отзывается так: «Если бы в авторстве этой пьесы подозревался лорд Элдон4, я не представляю, как бы его можно было обвинить в забывчивости всего законодательства, когда он её писал». Чарльз и Мэри Коудэн Кларк рассуждают об «удивительном владении предметом, которое он обнаруживает в юридических терминах, в частом их использовании для иллюстраций и в поразительно точном знании их формы и силы». Мэлоун, сам адвокат, писал: «Его знание юридических терминов не просто таково, каким оно могло бы быть при нечаянной наблюдательности даже его всепонимающего ума; оно представляется специальным навыком». Другой юрист и знаменитый шейкспирист, Ричард Грант Уайт, говорит: «Ни один драматург того времени, будь то сам Бомонт, младший сын судьи из Суда гражданских исков, отучившийся в Судебных иннах и оставивший юриспруденцию ради драмы, не использовал юридических фраз с живостью и точностью Шейкспира. И важность этого факта усиливается другим: эту склонность он питает исключительно к языку закона. Фразы, специфические для иных профессий, служат ему в редких случаях, когда речь заходит об описаниях, сравнениях или примерах, обычно, когда их предполагает сцена, однако фразы юридически слетают с его пера как часть его словарного запаса и посланцы его мысли. Возьмите, скажем, слово purchase (покупка), которое в обычной речи означает получение чего-либо за счёт оплаты стоимости, тогда как в юриспруденции применяется ко всем законным способам приобретения имущества, кроме наследства или перехода в собственность при отсутствии завещания, и которое именно в этом значении появляется в тридцати пяти пьесах Шейкспира пять раз и лишь однажды — в пятидесяти четырёх пьесах Бомонта и Флетчера. Предполагается, что свой юридический словарь он пополнил, посещая лондонские суды. Однако предположение это не только не в состоянии объяснить необычайную лёгкость и точность, с какой Шейкспир употреблял эту фразеологию, оно не может даже отчасти связать его с теми терминами, использование которых давалось ему столь замечательно, и которые он почерпнул бы не на обычных слушаниях в nisi prius5, но в отношении обладания и передачи недвижимого имущества, "процедуры взыскания", "торгового статута", "купли", "эмиссионного договора", "наследственного владения", "двойного поручительства", "безусловного права собственности", "права откупа", "выжидательной собственности", "права на возврат", "конфискации" и т. п. Подобный нотариальный жаргон не мог быть усвоен путем праздношатания по судам Лондона двести пятьдесят лет назад, когда разбирательства прав на недвижимость были сравнительно редки. А кроме того, Шейкспир пользуется юридическим языком в первых пьесах, писанных когда он только-только переехал в Лондон, так же свободно, как и в тех, что ставились позже. И с равной точностью, ибо именно правильность и уместность, с какой эти термины приводятся, и снискали восторг лорда главного судьи и лорда-канцлера».
Сенатор Дэвис писал: «Похоже, перед нами нечто большее, нежели безрассудство дилетанта в стремлении к терминам незнакомого ему искусства. Никаких юридических промахов не обнаруживается. Труднейшие элементы общего права служат дисциплинированно и чётко. Снова и снова, когда подобные знания беспрецедентны у писателей, не обучавшихся закону, Шейкспир обнаруживает совершенное ими владение. В вопросах недвижимости, в правилах владения и наследования, в майоратах, в штрафах и виндикациях, в поручительствах и двойных поручительствах, в судопроизводстве, в методах исполнения приказов и наложения арестов, в природе исков, в правилах обмена состязательными бумагами, в законе ухода от ответственности оскорбления суда, в принципах дачи показаний, как с технической, так и с философской точек зрения, в отличиях между гражданским и церковными трибуналами, в законе лишения прав состояния с конфискацией, в реквизитах надлежаще оформленного брака, в презумпции законности, в знании закона прерогативы, в неотчуждаемом статусе верховной власти его мастерство выглядит на удивление авторитетно».
Ко всем этим заявлениям (а я многие не процитировал) можно добавить то, которое было сделано великим юристом нашего времени, а именно сэром Джеймсом Плэйстедом Уайлдом, королевским адвокатом, в 1860 году произведённым в судью суда казначейства, в 1863 году назначенного на пост председателя отделения Высокого суда правосудия по делам о наследствах, разводах и по морским делам и лучше известного в миру как лорд Пензанс, чего он был удостоен в 1869 году. Лорд Пензанс, как известно всем юристам и как засвидетельствовал покойных г-н Индерик, королевский адвокат, был одним из первых юридических авторитетов своего времени, прославившимся «выдающимся пониманием законодательных принципов» и «одарённый от природы замечательной способностью выстраивать факты и ясно выражать свои взгляды».
Лорд Пензанс говорит о шейкспировской «совершенной осведомлённости не только в принципах, аксиомах и максимах, но в юридических формальностях английского законодательства, знании столь безупречном и глубоком, что он ни разу не ошибся и не сбился... То, каким образом это знание было поставлено на службу во всех случаях для выражения его мнения и иллюстрации его мыслей, совершено беспрецедентно. Он как будто испытывал особое удовольствие в полном владении им во всех областях. Как свидетельствуют пьесы, это знание закона и эрудиция имеют поэтому особый характер, который ставит его на совершенно иную основу по сравнению с прочим многообразием знаний, демонстрируемых на каждой странице произведений. Когда бы автору ни приходилось прибегать к метафоре, сравнению или пояснению, его разум первым делом обращается к юриспруденции. Он будто мыслил юридическими фразами, самые расхожие юридические выражения оказывались на кончике его пера, касалось ли дело описания или примеров. То, что он перейдёт на юридический язык, когда речь заходила о таком судебном деле, как обязательство Шейлока, было ожидаемо, однако знание "Шейкспиром" законов проявлялось совершенно иначе: оно выдавало себя во всех случаях, подходящих и неподходящих, и примешивалось к рассуждениям, нисколько с судебными темами не связанным». Или вот: «Чтобы добиться совершенства в понимании юридических принципов и точно и быстро пользоваться терминологией и фразами не только нотариусов, но и адвокатов, и Вестминстерского суда, поступление на службу, подразумевающую постоянный контакт с юридическими вопросами, и законодательная работа в широком смысле являются непременным условием. Однако постоянная занятость предполагает фактор времени, а время — это как раз то, чего у импресарио двух театров не было. В какой чести карьеры Шейкспира (то есть Шекспира) возможно отыскать время достаточное для работы в палатах и конторах практикующих юристов?».
Стратфордианцы, как хорошо известно, в поисках сколько-нибудь возможного объяснения необыкновенного знания Шекспиром законодательства, предположили, будто он мог, по-видимому, перед отъездом в Лондон служить клерком в адвокатской конторе. Г-н Колльер написал лорду Кэмпбеллу, чтобы узнать его мнение относительно такой вероятности. Ответ был следующим: «Вы просите нас безоговорочно уверовать в факт, определённым и неопровержимым подтверждением которого, если это правда, могла бы быть его собственноручная подпись. В действительности же он не зарегистрирован как поверенный, поскольку не существует протоколов ни местного суда Стратфорда, ни верховного суда Вестминстера, где бы он фигурировал в каком-либо иске в качестве доверенного лица, а что касается вероятного существования дел или завещаний, где бы он выступал свидетелем, то тщательные поиски ничего подобного не обнаружили».
По этому поводу лорд Пензанс замечает: «Несомненно, что лорд Кэмпбелл был прав. Ни один молодой человек, служивший в адвокатской конторе, не мог избежать периодических приглашений поработать в роли свидетеля и по множеству других причин не оставить следов своей работы и имени». Нет ни единого факта или случая во всём, что известно о Шейкспире, даже по слухам и молве, что бы подтверждало эту точку зрения на службу клерка. После многих споров и догадок, посвящённых данному вопросу, мы можем, я полагаю, смело отложить эту теорию в сторону, ибо даже такой авторитет, как г-н Грант Уайт в итоге заявляет, что сама идея, будто Шейкспир мог быть клерком у адвоката, «разнесена в щепки».
Характерно, что г-н Чертон Коллинз6, тем не менее, подбирает этот отброшенный миф. «То, что Шейкспир в ранние годы работал клерком в адвокатской конторе, может быть правдой. В Стратфорде по королевскому уставу каждые две недели проводились заседания суда письменного производства с шестью поверенными, не считая секретаря муниципалитета, относящегося к нему, так что определённо не будет преувеличением предположить, что юный Шекспир мог принимать в одном из них участие. Действительно, свидетельства этого отсутствуют, однако сведения, которые мы имеем о занятиях Шекспира между временем окончания школы и отъездом в Лондон, настолько неточны и беспочвенны, что к ним нет никакого доверия. Мягко выражаясь, гораздо вероятнее, что он служил в адвокатской конторе, нежели что он был мясником, "высококлассно" убивавшим телят и произносившим над ними речи».
Таков очаровательный образчик стратфордианского аргумента. Как мы уже знаем, существует очень старое мнение о том, будто Шекспир был учеником мясника. Джон Доудолл, совершивший в 1693 году тур по Уорикширу, свидетельствует, что оно происходит от старого священника, который водил его по церкви, и оно безоговорочно принято за правду г-м Холлиуэлл-Филлиппсом (Том 1, стр. 11 и Том 2, стр. 71, 72). Г-н Сидней Ли не видит в нём ничего невероятного, и оно поддерживается Обри, который записал его рассказ до 1680 года, когда его рукопись была завершена. С другой стороны, по поводу гипотезы о службе в адвокатской конторе молва не сохранила ни малейшего следа. Она была извлечена из плодовитого воображения растерянных стратфордианцев, пытающихся найти хоть какое-нибудь объяснение чудесному знакомству стратфордского селянина с законодательством, юридической терминологией и судебным бытом. Однако г-н Чертон Коллинз без тени сомнения отбрасывает предание, обладающее полномочиями артефакта, и на его место ставит смехотворный домысел, ибо ему не только не существует положительного подтверждения, но который, по выражению лорда Кэмпбелла и лорда Пензанса, основывается на подтверждении отрицательном, поскольку «ни один молодой человек, служивший в адвокатской конторе, не мог избежать периодических приглашений поработать в роли свидетеля и по множеству других причин не оставить следов своей работы и имени». И, как добавляет г-н Эдвардс, с тех пор, как была опубликована книга лорда Кэмпбелла (лет сорок-пятьдесят тому назад) «каждое старое дело или завещание, не говоря уже о прочих юридических документах, относившихся к периоду юности Уильяма Шекспира, было тщательно исследовано в более чем полудюжине графств и ни единой подписи данного юноши обнаружено не было».
Более того, если Шейкспир служил клерком в адвокатской конторе, очевидно, что он должен был провести там значительный период времени, чтобы получить (если мы допустим, что это вообще возможно) свои выдающиеся знания. Можем ли мы в таком случае принять, если так оно и было, чтобы молва хранила по этому поводу полнейшее молчание? Чтобы старый клерк Доудолла в свои восемьдесят с лишним лет никогда не слышал об этом (хотя он был совершенно уверен в помощнике мясника), и чтобы все прочие древние свидетели пребывали в таком же невежестве!
Однако таковы методы стратфордианской полемики. Молву отвергают, когда она оказывается неудобной, и приводят как бесспорную правду, когда она годится для дела. Шекспир из Стратфорда был автором пьес и стихотворений, однако автор пьес и стихотворений не мог быть учеником мясника. А потому, прочь, молва! Однако ж автор пьес и стихотворений не мог не обладать пространными и точными познаниями в юриспруденции. Поэтому Шекспир из Стратфорда не мог не быть адвокатским клерком! Метод — сама простота. Таким же образом Шекспир превращался в сельского школьного учителя, солдата, доктора, типографа и бог знает в кого ещё в угоду предпочтениям и потребностям комментатора. Не будет ничего странного в том, если обнаружится, что в бытность учителем он изучал латынь, а в адвокатской конторе — юриспруденцию... в одно и то же время.
Однако мы не можем не отдать должное г-ну Коллинзу, отметившему, что он полностью признаёт (вполне очевидный факт): Шейкспир получил серьёзное юридическое образование. «Разумеется, можно настаивать», пишет он, «что познания Шейкспира в медицине и особенно в той её части, которая касается патологической психологии, в равной степени замечательны, и что никто никогда не считал его медиком. (Здесь г-н Коллинз ошибается: это предположение также высказывалось). Можно настаивать, что его знакомство с тонкостями других профессий и родов занятий, прежде всего касательно морских и военных дел, не менее экстраординарно, и всё же никто не подозревал в нём моряка или солдата. (Снова мимо. Даже господа Гарнетт и Госсе "подозревали", что он был солдатом!). Признать это можно, однако подобная уступка едва ли подтвердит аналогию. К этим и всем прочим предметам он обращался от случая к случаю, когда оно требовалось, но в случае с юриспруденцией его память, и это совершенно очевидно, была просто переполнена. По поводу и без, то явно, то скрытно, он прибегает к ней ради того или иного выражения или примера. Ею рождена по меньшей мере треть из множества его метафор. Трудно найти хотя бы один акт в любой из его драм, нет, хотя бы в некоторых из них, хотя бы одну сцену, стиль и образы которой не были бы расцвечены ею. Большая часть его юридических познаний, вероятно, была почёрпнута из трёх книг, которые он без труда мог достать, а именно, из "Прецедентов" Тоттелла (1572), "Статутов" Пултона (1578), "Логики юриста" Фронса (1588), работ, с которыми он явно был знаком; однако большая их часть могла достаться ему лишь от того, кто был глубоко сведущ в юридических процедурах. Я вполне согласен с г-м Кастлом в том, что осведомлённость Шейкспира в юриспруденции — это не то, чему можно набраться в конторе поверенного, но только почерпнуть из непосредственного присутствия в судах, в адвокатских палатах и в округах, или из личного общения с членами гильдии адвокатов».
Блистательно! Однако каково же объяснение г-на Коллинза? «Вероятно, самым простым решением данной задачи будет принять гипотезу о том, что юные годы он провёл в адвокатской конторе (!), что именно там в нём пробудилась любовь к закону, которая больше его не покидала, что, оказавшись юношей в Лондоне, он продолжал изучать его урывками, в свободные часы наведывался в суды и был частым гостем на встречах адвокатов. Никак иначе нельзя объяснить ту притягательную власть, которую имела над ним юриспруденция, и его доскональную и неукоснительную точность в предмете, в котором любой дилетант, решивший проявить показную осведомлённость, оступился бы».
Вывод хромает. «Никак иначе нельзя объяснить», конечно! Нет, есть и другое, весьма очевидное объяснение, а именно, что Шейкспир сам был юристом, сведущим в этом ремесле, сведущим во всех аспектах судопроизводства и живущим в тесной связи с судьями и членами «Судебных инн».
Стоит, конечно, порадоваться тому, что г-н Коллинз принял во внимание факт обязательного получения Шейкспиром серьёзного юридического образования, однако пусть меня простят за то, что я не придаю такого значения его утверждениям по этой части вопроса, как утверждениям Мэлоуна, лорда Кэмпбелла, судьи Холмса, г-на Кастела, королевского адвоката, лорда Пензанса, г-на Гранта Уайта и других юристов, которые выразили своё мнение в отношении юридических познаний Шейкспира.
Здесь, пожалуй, имеет смысл снова привести цитату из книги лорда Пензанса касательно предположения о том, что Шейкспиру каким-то образом удалось «добиться совершенства в понимании юридических принципов и точно и быстро пользоваться терминологией и фразами не только нотариусов, но и адвокатов, и Вестминстерского суда». При этом, пишет лорд Перзанс, «постоянный контакт с юридическими вопросами и законодательная работа в широком смысле являются непременным условием». Однако «в какой чести карьеры Шейкспира (то есть Шекспира) возможно отыскать время достаточное для работы в палатах и конторах практикующих юристов?.. Вне сомнений, в ранние годы ему пришлось оставить школу и помогать отцу, а вскоре после этого, в возрасте шестнадцати лет, он оказывается привязанным к ремеслу в качестве ученика. Подобный долг не мог позволить ему заниматься чем-либо иным. Затем он покидает Стратфорд и приезжает в Лондон. Ему приходится находить средства к существованию, что ему до некоторой степени удаётся при театре. Никто в этом не сомневается. Держание лошадей многими оспаривается, возможно, не без оснований, поскольку выглядит неубедительно и определённо ничем не подтверждено; однако каким бы ни была его занятость при театре, она, бесспорно, оказалась постоянной, ибо его карьера развивалась стремительно. Вскоре он был принят в труппу актёром, и о нём заговорили как о "мастере на все руки". Быстрое накопление состояния красноречиво говорит о постоянстве и активности его деятельности. В потоке его жизни того периода трудно обнаружить зазор, который дал бы ему возможность юридической или какой бы то ни было иной занятости. "В 1589 году", говорит Найт, "мы имеем неоспоримое подтверждение тому, что он не только имел разовые ангажементы, не только служил на окладе, как многие актёры, но и являлся акционером труппы Королевы, а другие акционеры располагались списком ниже него". Это происходит через два года после его прибытия в Лондон, которое Уайтом и Холлиуэлл-Филлиппсом относится к 1587 году. Трудность поверить в то, что, начав с состояния полного невежества в 1587 году, когда он, как нас уверяют, приехал в Лондон, ему удалось привить себе обширные знания и культуру, почти непреодолима. И всё же физически это было реально, при условии, что у него всегда под рукой оказывались нужные книги. Однако его юридическое образование всё-таки представляется мне имеющим под собой иную основу. Оно не только непостижимо и невероятно, оно практически опровергается известными фактами его карьеры». Далее лорд Пензанс касается того факта, что «к 1592 году (по свидетельству крупнейшего авторитета, г-на Гранта Уайта) было написано несколько пьес. "Комедия ошибок" в 1589 году, "Бесплодные усилия любви" в 1589, "Два веронца" в 1589 или 1590 и т. п.» и затем задаётся вопросом: «при таком каталоге драматических работ на руках... возможно ли было ему взять на себя ведущую роль в управлении двумя театрами, а если верить г-ну Филлиппсу, то и принимать участие в гастролях его труппы по провинции — и при этом отдаваться изучению юриспруденции во всех её видах столь эффективно, чтобы сделаться искусным специалистом в её принципах и практике и наполнить мозг всеми её самыми специфическими терминами?».
Я процитировал этот пассаж из книги лорда Пензанса потому, что она лежит передо мной, и я уже цитировал её в связи с юридическими познаниями Шейкспира; однако другие авторы выдвинули, на мой взгляд, ещё более красноречивый набор непреодолимых трудностей, которые не допускают даже мысли о том, будто Шейкспир мог найти время в какой-то неизвестный период своей жизни, посреди прочих занятий, чтобы изучить классиков, литературу и закон, не говоря уж о языках и ряде других предметов. Далее лорд Пензанс спрашивает своего читателя: «Встречался ли вам или приходилось ли вам слышать о случае, когда молодой человек в этой стране отдавался юридическим штудиям и заступал на юридические должности, что является единственным условием приобретения знаний нюансов через практику, если не намеревался и в дальнейшем заниматься этой профессией? Сдаётся мне, что будет трудно, а в действительности — невозможно упомянуть случай, когда закон изучался бы со всей серьезностью и во всех аспектах, кроме как для получения квалификации в занятии юриспруденции как профессией».
* * *
Эти доводы столь сильны, столь откровенны, столь авторитетны, столь не опошлены и не разбавлены догадками, предположениями, бытьможностями, наверняками, очевидностями и прочими тоннами гипса, из которого биографы слепили колоссального бронтозавра, названного именем актёра из Стратфорда, что вполне убеждают меня в том, что человек, писавший труды Шейкспира, знал всё о законе и законниках. Более того, что этот человек не мог быть стратфордским Шекспиром — и не был им.
Так кто же тогда написал эти произведения?
Увы, не знаю.
Примечания
1. «Судебные инны» — четыре корпорации барристеров в Лондоне, существующие с XIV века и обладающие исключительным правом приёма в адвокатуру.
2. «Приказ об ошибке» — юридический термин, означающие судебный приказ о передаче дела в апелляционный суд.
3. Сэр Сидней Ли (1859—1926) — английский биограф и критик.
4. Джон Скотт, 1-й лорд Элдон (1751—1838) — британский юрист и политик. Служил лордом-канцлером с 1801 по 1827 гг.
5. Судебное заседание по гражданскому делу с участием присяжных по первой инстанции.
6. Джон Чертон Коллинз (1848—1908) — английский литературный критик
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
на правах рекламы
• Как успешная юридическая компания Юридическая компания.
• Светловский районный суд Калининградской области
