Параллельно с книгой «Пешком по Европе» Твен пишет свое первое историческое произведение — роман «Принц и нищий» (1882). Историософские взгляды Твена в период написания «Принца и нищего» претерпели значительные изменения со времени создания «Простаков». Писатель обращается к прошлому Европы с тем, чтобы понять роль и предназначение цивилизации Нового света в мировом историческом контексте. Это обращение было закономерно, поскольку представление писателя о мессианской роли Америки к концу 1870-х уже стало неотделимо от понимания преемственности между культурами Нового и Старого света. Таким образом, стремление осмыслить сущность исторических процессов, происходящих в Америки, оборачивается в творчестве Твена, интересом к европейскому средневековью, как к периоду, в котором закладывался фундамент всей западной цивилизации. Роман «Принц и нищий» подводит итог ранним философским исканиям писателя.
Между 1876 и 1883 годом писатель активно изучает книги по истории. Читает Твен и беллетристические произведения, в той или иной мере, затрагивающие исторические проблемы. Еще в 1871 году писатель прочитал «Французскую революцию» Карлейля, которая и пробудила интерес Твена к истории Франции, а затем и Англии. В письме к миссис Фэрбенкс от 1877 года писатель упоминает два тома сочинения Ч.Д. Йонджа о жизни Марии Антуанетты, «маленькую книжку по французской истории», написанную на французском языке, а также «Старый режим» И. Тэна и «Взятие Бастилии» Дюма1. Чтение этих книг углубляло негативном отношении Твена к монархии и феодализму. Особое возмущение у писателя вызывали нравы королевского двора. Описание придворной жизни Сен-Симоном в своих «Мемуарах» впоследствии оказало заметное влияние на описание быта английского двора в «Принце и нищем». В скором будущем Твен заинтересовался и историей Британии. Впервые он приехал в Англию в 1872 г. В дальнейшем он бывал в Англии неоднократно, собирая материал для своих книг. Писатель совершает прогулки по Лондону и его окрестностям, изучает старые хроники, современные ему путеводители, наблюдает королевские шествия и быт простых британцев.
Начиная с лета 1876 г. Твен, заинтересовавшись культурой английского Возрождения, изучает политическую историю Британии XVI века, обычаи и нравы той эпохи. Уже в записных книжках, относящихся к 1877 году (23 ноября 1877) мы находим сюжетный план данного произведения: «Эдуард VI и нищий мальчик случайно меняются местами накануне кончины Генриха VIII. Принц, в лохмотьях, — бедствует, а нищий, ставший принцем, терпит муки дворцовой жизни вплоть до самого дня коронации в Вестминстерском аббатстве, когда все разъясняется» (12, 481). В этой сюжетной формуле изначально заложена установка на определенную условность, сказочность будущего повествования и, вместе с тем, на историческую конкретность разворачивающегося действия. Мифологическое, в своей основе, ядро сюжета подчиняет себе течение жизни реальных персонажей истории.
Интересен и не до конца прояснен вопрос о жанровой природе романа. В предисловии к нему Твен подчеркивает сказочную условность своего сочинения. Определяя жанровую специфику «Принца и нищего», он пишет: «Возможно, что это исторический роман, но возможно — предание, легенда. Пожалуй, все это было, а, пожалуй, и не было, но все же могло бы быть. Возможно, что в старое время в эту историю верили мудрецы и ученые, но возможно и то, что только простые неученые люди верили в нее и любили ее» (5, 439). Называя эту историю легендой, переходящей из поколения в поколение, Твен стремится, тем самым, придать своему повествованию впечатление достоверности, органично привнести в ткань истории вымысел, не нарушая ее.
История в этом произведении словно бы проверяется сказкой, дает ей ответ, и терпит от нее поражение. По словам А.С Ромм, «сказка придает событиям, происходящим в романе, при всей исторической конкретности, приуроченности к определенной эпохе, времени, месту особый «вневременный» характер. Сказочная основа романа подчеркивает его общеисторический философский смысл»2.
Архетипические образы короля, странствующего не узнанным среди своего народа, и выходца из простонародья, замещающего, по тем или иным причинам, монарха в его отсутствие, широко распространены в мировом фольклоре. На этом архетипе строится, например, известный цикл восточных сказок о Гаруне аль Рашиде из «Тысячи и одной ночи». Не менее распространен и бродячий сюжет о «крестьянском сыне», получившем в награду за подвиги и находчивость царевну в жены и полцарства в придачу. Можно говорить и о «Короле Лире» Шекспира, где некогда всесильный монарх вынужден испить всю чашу горестей, выпадающих на долю бедняков, его подданных.
Роман «Принц и нищий», во многом, непохож на другие произведения Твена. Прежде всего, он отличается строгой, четкой композицией, не в пример другим произведениям Твена. «Принц и нищий» — одно из высших достижений Твена-художника, и, в то же время, поэтика именно данного произведение наиболее «традиционна». Это первый опыт Твена в области исторической прозы. Желая показать, что он не только юморист, что он является серьезным художником, способным творить в любых, в том числе и «высоких», жанрах, писатель не отходит от поэтики классических образцов исторического романа и виртуозно использует в романе все их элементы. Особое внимание Твен уделяет языку и формальной структуре данного произведения. Следует, однако, заметить, что ставшая классической, благодаря Скотту, форма исторического романа у Твена вместила принципиально новое содержание. Перед нами произведение просветительского толка, утверждающее природное равенство и свободу людей в качестве высших ценностей.
Несмотря на антимонархические убеждения Твена, критическая струя в романе носит неявный, приглушенный характер. Автор не столько открыто критикует нравы и законы Англии XVI века, сколько художественными средствами убеждает нас в их несовершенстве. Твен отходит от своего излюбленного, восходящего к журналистскому опыту писателя, приема, — открытого обличения, отдавая предпочтение утверждению положительных идеалов.
Из всех произведений Твена роман «Принц и нищий», пожалуй, наиболее близок к так называемой традиции «утонченности» или «благопристойности». Отчасти, это объясняется тем, что книга была написана в расчете на коммерческий успех, но, в большей степени, — ее направленностью на определенную аудиторию. Книга посвящена «милым и благонравным детям, Сузи и Кларе Клеменс» (5, 439). Этот роман задумывался Твеном для того, чтобы развлечь и, вместе с тем, «облагородить» юных читателей. Отсюда — дидактичность книги, ее просветительский пафос, облеченный в форму сказки.
Рассчитывая, в основном, на юного читателя, Твен особое внимание уделяет приключенческому началу. Книга преисполнена неожиданными поворотами событий, злодеями всех мастей, развитие ее сюжета динамично. Гротеск, язвительная насмешка, злая ирония, характерные для Твена, уступают в романе место «мягкому» юмору. Сатирические эпизоды уравновешены строками, не лишенными оттенка сентиментальности3. Исследователь творчества писателя, Дж. Гербер, анализируя художественные особенности романа, даже полагает, что Твен, как автор «Принца и нищего», предстает перед нами «типичным викторианцем»4.
Твен мастерски строит сюжет романа. Ю. Олеша, замечательный российский писатель, как-то резонно заметил, что сюжет «Принца и нищего» относится к числу самых удачных и оригинальных в мировой литературе. Перед нами две линии повествования, одна из которых описывает приключения Тома Кенти, а друга — Эдуарда VI. Сложность заключается в том, что они пересекаются лишь в завязке и финале произведения: книга могла легко распасться на две, не связанные между собой части. Однако писателю удается так сочетать эти две сюжетные линии, что книга выглядит органичной и цельной.
Чтобы достигнуть такого эффекта, Твен стремится к определенному параллелизму событий, происходящих с обоими мальчиками. Несмотря на то, что их приключения в корне различны, неудачи одного неизменно заставляют нас задуматься о том, насколько легко с ними мог бы справиться другой. Подобная взаимосвязь сюжетных линий Тома Кенти и Эдуарда VI обусловлена тем, что каждого из них принимают за другого: принца за нищего, а нищего за принца. Именно такое положение героев и является внутренним двигателем сюжета романа. Они словно бы образуют неразрывную пару, «взаимоотражают» друг друга. Так, уже на уровне структуры повествования, Твеном утверждается, столь любимая просветителями, мысль о природном равенстве героев: и принц и нищий, по сути, не отличаются друг от друга.
Для того чтобы повествование не теряло своей напряженности, а судьба каждого из героев постоянно находилась в поле зрения читателей, Твен умело чередует эпизоды, посвященные Тому и Эдуарду, завершая рассказ об одном из них в тот момент, когда события приобретают угрожающий характер.
Во время написания романа перед Твеном стояла еще одна непростая задача: органично соединить вымышленный, фольклорный в своей основе, сюжет с событиями реальной истории так, чтобы повествование не противоречило фактам истории. Твен блестяще решает ее, даже несмотря на то, что центральная фигура романа — Эдуард VI, монарх, лицо, не обойденное вниманием историков. В романе «Принц и нищий», в отличие от «Янки при дворе короля Артура», Твен стремится строить повествование так, чтобы не противоречить основным фактам истории.
В письме У.Д. Хоуэллсу Твен сообщает о временных рамках будущего произведения: «Действие начинается 27 января 1547 г. в девять утра, за 17,5 часов до смерти Генриха VIII. Занимает неделю. 3 февраля — день коронации» (12, 577). Писатель отстраняется от политической стороны данных событий: они не слишком интересуют Твена. В романе, в первую очередь, исследуются процессы становления личности своих героев. Кроме того, смена монархов является событием, всесторонне освещенным в исторических документах, то есть сковывающим авторскую фантазию. Этот последний фактор особенно важен для Твена, в глазах которого история была не столько предметом исследования, сколько объектом экспериментирования. Его интересовало не только то, что было, но и то, что могло бы быть.
Твен не случайно обращается к времени междувластия. Писатель трактует его как период, в который история, словно бы, останавливается, прекращает свое течение. Только в такие моменты могут происходить чудесные события, подобные тем, что описаны в романе. Иерархическая структура мира на время приходит в беспорядок. В истории воцаряется случай. Невозможное становится возможным. События перестают быть предсказуемыми. Такие периоды истории всегда интересовали Твена. В их ряду уместно вспомнить вмешательство сверхъестественных сил в историю в «Янки», или твеновскую Жанну, появление которой на историческом небосклоне сам автор определял как чудесное.
Твена всегда тяготила кажущаяся предопределенность исторических событий, гнетущая непререкаемость законов, по которым они протекают. Власть истории над индивидом представлялась ему в высшей степени пагубной. Именно поэтому, писатель, на протяжении, практически, всей творческой жизни, пытался найти пути, ведущие к освобождению человека, зависимого от среды и игры исторических сил.
Во время пребывания за границей в 1878—79 годах, Твен штудирует труды английских историков, что дало ему неоценимый материал для работы над «Принцем и нищим». При написании романа Твен использовал не только исторические труды общего характера, посвященные ключевым событиям Англии, но и также работы специальные, исследующие, например, такие аспекты средневековой британской культуры, как юриспруденции, обычаи простонародья, жизнь мошенников и бродяг.
Опирался он и на опыт своих предшественников, творивших в историческом жанре. Так, например, несмотря на острую критику, направленную в адрес Вальтера Скотта и Купера, Твен является преемником романтиков, и его поэтика во многом отталкивается от романтизма, используя его приемы в переработанном виде. Воссоздавая речь англичан шестнадцатого столетия, Твен старательно исследует словарный фонд таких писателей, как Шекспир и Скотт. Как только писатель находил нужные ему слова, он записывал их в записную книжку. Твен хотел добиться, чтобы речь его героев была похожа на архаическую английскую речь, не потеряв при этом легкости и красоты.
Изображая жизнь «низов» английского общества Твен пользовался в качестве источника историческим исследованием Ф. Керкмана и Р. Хеда «Английский бродяга... Полная история самых выдающихся плутов обоих полов» (1874) Из этой книги, повествующей о жизни бродяг, мошенников, преступников и цыган XVII века Твен почерпнул информацию об особенностях их речи, быта, внешнего облика. Обращался Твен и к «Классическому словарю простонародного языка» Ф. Гроуза (1785).
У В. Скотта писатель позаимствовал некоторые детали костюмов этого периода истории. Однако среди наиболее достоверных источников деталей костюмов представителей разных сословий, а также описаний различного рода зрелищ того времени были «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии» Р. Холиншеда в шести томах (изданные в 1807—1808 годах) и «Хроника» Э. Холла (1809).
Кроме того, желая с документальной точностью воссоздать нравы и быт минувшей эпохи, Твен, с некоторыми изменениями, вставлял в текст романа отрывки из книг других авторов, при этом не ссылаясь на них. Так, описание продвижения процессии к Вестминстерскому аббатству для коронации Тома напоминает описание Р. Холиншеда коронационной процессии Елизаветы5.
Другую часть изученного им материала Твен включал в текст своего повествования либо в виде цитат из источников, либо ссылаясь на эти источники в «Примечаниях», как это делали Вальтер Скотт и некоторые его последователи, в частности, Шарлотта Йондж6.
На первый взгляд, Твен воссоздает «реальную», объективную картину жизни средневекового английского общества. Однако, при ближайшем рассмотрение, эта «реальность» оказывается мнимой. В этом проявляется особенность твеновского историзма. Писателя не слишком волнует соотнесенность описанных им исторических реалий с конкретным периодом истории. Писателя интересует, прежде всего, нравственная составляющая истории. Говоря о событиях XVI века, Твен имеет в виду гораздо более обширную эпоху — эпоху многовекового господства феодальных отношений. Таким образом, историческое пространство средневековья, возникающее перед нами, носит «сказочный», условный характер.
В романе мы находим немало исторических несоответствий, на которые в ряде случаев указывает сам автор. Так, подчас неточный характер носят описание некоторых законов, действие которых испытывает на себе юный Эдуард. Связано это с тем, что для Твена было важно продемонстрировать читателю наиболее негативные черты английского законодательства той эпохи, чтобы сделать очевидным достижения морального прогресса, который претерпело западное общество со времен средневековья7.
Решение использовать образ Эдуарда VI в роли своего «сказочного» принца, пришло к Твену, вероятно, после чтения английского философа и историка Дэвида Юма, книга которого была одним из основных источников при создании романа. Юм характеризует рано ушедшего монарха, как человека мягкосердечного, справедливого, превыше всего ставившего закон. Изучив историю его правления, Твен приходит к выводу, что фигура Эдуарда VI идеально подходит для реализации замысла романа.
Период правления Эдуарда VI приходился на промежуток между царствованиями Генриха VIII и Марии Тюдор «Кровавой». Монарх вступил на престол в 1547 г. в возрасте десяти лет и умер в 1553 г. А.А. Елистратова отмечает, что, возможно, ему «стали известны легенды, связанные с именем рано умершего Эдуарда VI, возникшие в народе после его смерти. Эдуард VI умер в возрасте семнадцати лет от не распознанной врачами болезни, причем его кончина некоторое время сохранялась в тайне, так как приближенные к нему вельможи желали воспрепятствовать воцарению его старшей сестры, в будущем королевы Марии Кровавой. Эти обстоятельства способствовали тому, что в народе возникли слухи, будто юный король жив»8.
Немаловажным было и то, что в трудах историков Эдуард VI представал как просвещенный монарх, сторонник образования. Особое внимание Твен уделил его участию в создании Христовой обители или Школы Синих Камзолов «для обучения и содержания сирот и детей нуждающихся родителей». Для того чтобы показать, насколько благотворным было для государства создание этого образовательного учреждения, Марк Твен в «Общих примечаниях» перечислил наиболее прославившихся его учеников (5, 642).
В своем первом, собственно, историческом произведении Твен задумал показать период средневековья с совершенно иных позиций, чем это требовала сложившаяся литературная и шире — историко-философская традиция. Каноном исторического романа того времени были, как уже отмечалось, произведения Вальтера Скота, романтизирующие и мифологизирующие средние века. Однако, по мнению Твена, романтическая философия истории оправдывает социальную несправедливость, нищету, жестокость законов, различные формы рабства, так или иначе, эстетизирую эти явления, придавая им ложную глубину.
По словам писателя, Вальтер Скотт своими романами «влюбил весь мир в сны и видения, в разрушительные и низкие формы религии, в устарелые и унизительные системы управления, в глупость и пустоту, мнимое величие, мнимую полезность и мнимое рыцарство безмозглого и ничтожного, давно исчезнувшего общества»9. Марк Твен наивно полагал, что именно Скотт несет значительную долю ответственности за рабовладельческий уклад жизни американского Юга. Для Твена Вальтер Скотт — идеолог иерархического, основанного на разлагающих душу иллюзиях, миропорядка.
В романе «Принц и нищий» Твен реализует иную, восходящую к просветительской, философию истории. Своей книгой он намеревался сокрушить миф о средних веках, как о «золотом» веке культуры. Писатель считал необходимым открыть глаза западного общества на «варварские ценности» средневековья, реабилитированные после эпохи Просвещения Скоттом и его последователями.
Среди книг, поэтизирующих средневековье, было и немало детских. Так весьма популярны были, предназначенные для детей, исторические произведения уже упоминавшейся Шарлотты Йондж. Ее сочинения «Маленький герцог» (1854) и «Принц и паж» (1865), которые писатель обнаружил в библиотеке своей невестки на «Ворри-Фарм», и подсказали Твену первоначальную идею романа. А.Б. Пейн свидетельствует на страницах биографии М. Твена, что писатель читал «Принца и пажа» своим дочерям в 1877 году10. Именно книга «Принц и паж» (1865), повествующая о юном паже, пожертвовавшем своей жизнью ради спасения королевского наследника, послужила отправной точкой для Твена при написании «Принца и нищего».
Книга Твена полемически направлена против романа «Принц и паж», что нашло свое отражение в формальном сходстве некоторых сцен и сюжетных линий этих двух столь неравноценных произведений. К примеру, отнюдь, не последнее место в «Принце и паже» занимает история герцога, выдающего себя за нищего, а одна из глав романа Юнг называется «Принц и нищий». Таким образом, историзм Твена в романе «Принц и нищий» оказывается изначально подчинен задачам литературной полемики. Автор не просто исследует историю, но стремится кардинальным образом изменить представление о ней, подвергнуть сомнению ложную, по его мнению, философию истории, которую исповедовали эпигоны романтизма.
Противопоставляя романтическому взгляду на историю просветительский, Твен смотрит на события прошедших веков не как исследователь культуры, а как моралист. Твен отвергает, восходящие к философии Гердера, представления Скотта о самоценности каждой исторической эпохи. Человек, его права, свободы, его достоинство — вот те понятия, которыми Твен оценивает историю. Полумистические ценности романтиков — фикция, призванная оправдать социальное и нравственное зло мира. Лишь разум, а не абстрактные понятия, движет историю по пути прогресса. Сходные идеи Твен черпал не только у просветителей, но и в книгах современных ему авторов: в «Истории европейской морали от Августа до Карла Великого» (1869) Уильяма Леки, в работах викторианского историка Маколея. «Между Твеном и Просвещением, — отмечает американский литературовед Роджер Саломон, — стояли историки-виги, для которых понятие «история» означало, прежде всего, рост знаний и политических свобод»11. Их концепция истории как поступательного движения по пути все большего совершенствования уровня жизни и нравственности в общих чертах совпадала с представлениями Твена периода написания «Принца и нищего» на историю, и именно в их книгах писатель находил необходимый исторический материал для своих произведений.
В средние века сформировалась основа европейской культуры. Именно в этой эпохе, полагает Твен, следует искать причины всех зол современного мироустройства. Фундамент средневекового общества — сословная и иная иерархичность, — порочен по своей сути. Между тем, он и поныне в чем-то определяет образ жизни западной цивилизации. Развенчать сущность этой иерархичности, показать природное равенство всех людей — вот задача, которую поставил перед собой писатель и которой подчинена вся поэтика романа «Принц и Нищий».
Жизнь средневекового общества выступает в романе как зловещий маскарад. Большинство героев — люди маски. Юные Том и Эдуард в наименьшей степени участвуют в этом фарсе истории. Однако, несмотря на то, что оба они дети, и принц и нищий вынуждены играть определенные роли.
Данный роман не только исторический. Это и роман воспитания. На протяжении всей книги Том и Эдуард волею судьбы оказываются обладателями той или иной маски, проходят испытание той или иной ролью с тем, чтобы, в конце концов, осознать свою истинную сущность, открыть в себе не короля, не нищего, а просто человека.
С самого рождения судьба Тома была предопределена. Его отец, Джон Кенти был вор, а его мать нищенка. Логика устройства средневекового общества требовала, чтобы Том стал либо тем, либо другим. Социальная роль определяла сущность человека, предшествовала ей. В соответствии с концепцией Марка Твена, человек в средние века мог быть лишь тем, кем он родился. Личная инициатива, способности, ум не играли никакой роли. Более того, они и не могли появиться в тех условиях. Между тем, родители Тома так и не смогли сделать своих детей ворами, а Том оказывается еще и никчемным нищим: «он просил милостыню не слишком усердно — лишь бы только избавиться от отцовских побоев» (5, 443—444). Это можно было бы объяснить особенностями его личного характера, например леностью, если бы не одно обстоятельство: он примеривает на себя иную социальную роль — роль принца. Более того, он срастается с нею, чувствует себя в ней уверенно. Причина этой, в принципе, невозможной для средневекового нищего метаморфозы — знание, определенная образованность. Из иного мира, иного класса в среду нищих и воров приходит «добрый старик священник, выброшенный королем на улицу с ничтожной пенсией» (5, 443). Он научил Тома читать и писать, от него Том приобретает и некоторые познания в латинском языке. Именно это, в сущности случайное, обстоятельство, позволяет Тому «перерасти» свою судьбу. Знания возвышают его, и нищий осознает в себе принца. В нем пробуждаются ум и гордость, свойства не полагающиеся его «сословию», поскольку в средневековом обществе, согласно Твену, гордиться можно лишь тем, что ты выше кого-то. Этот, совершенно новый, тип гордости возникает от осознания своего человеческого, а не сословного достоинства. Общение со священником Эндрью, который рассказывал ему «дивные старинные легенды» о «великолепных королях и принцах», оказывают на Тома огромное впечатление (5, 444). Сам того не замечая, он начинает разыгрывать из себя принца и превращает Двор Отбросов в настоящий королевский двор, со своими телохранителями, камергерами, шталмейстерами и придворными лордами. «Его речь и повадки стали церемонны и величественны, — пишет Твен. — Его влияние во Дворе Отбросов с каждым днем возрастало, и постепенно сверстники привыкли относиться к нему с восторженным почтением, как к высшему существу. Им казалось, что он так много знает, что он способен к таким дивным речам и делам!» (5, 445). В скором будущем и взрослые обитатели Двора Отбросов стали относится к нему как к чрезвычайно одаренному мальчику и нередко обращались к нему за советом. Титул маленького нищего и его двор воображаем, однако уважение питаемое к нему мнимыми подданными настоящее. Том становится принцем Двора Отбросов благодаря своим заслугам. Для Твена этот титул более реален, чем титул истинного принца, Эдуарда, не случайно именуемого в романе «владыкой царства Снов и Теней». В этом плане, символично, что Эдуард становится признанным, «коронованным» монархом, лишь пройдя ряд испытаний и внутренне переродившись, «заслужив» свой титул.
Главная идея романа — просветительская мысль о равенстве всех людей от рождения — находит свое воплощение в ключевой эпизоде романа: сцене обмена одеждой между принцем и нищим. Юный Эдуард, человек от рождения наделенный безграничной властью и богатством, тяготится своим положением. Ему, ребенку, то есть естественному человеку, «тесна» та роль, которую он играет. Принц чувствует, что он не принадлежит себе. Послушав рассказы Тома о жизни во Дворе Отбросов, будущий монарх восклицает: «Если бы я только мог облечься в одежду, которая подобна твоей, походить босиком, всласть поваляться в грязи, хоть один единственный раз, ...я, кажется, с радостью отдал бы корону» (5, 452). Сцена обмена одеждой между Томом и Эдуардом — Символична. Сюжетно она восходит к мифу и сказке, в которых обычно фигурирует в эпизодах братания двух героев. «Если бы мы вышли нагишом, никто не мог бы сказать, кто из нас ты, а кто принц Уэльский» — говорит принц Эдуард, обменявшись одеждой с Томом» (5, 452).
Оба главных героя родились в один день, у них одинаковая внешность, как у братьев-близнецов. Образы Тома и Эдуарда, как отметила Е.И. Кумскова, «представляют собой двуединое целое: однородное естественное начало этого образа раздваивается и поляризуется на верхней (Королевский двор) и нижней (Двор Отбросов) ступенях социальной иерархии <...> Физическое сходство персонажей раскрывает глубинный смысл общечеловеческого родства, братства, — на этом фоне социальный разрыв между принцем и нищим означает насильственное разъятие природы человека»12. Дальнейшее развитие сюжета «Принца и нищего» ведет к восстановлению этого утраченного природного единства. Образ мудрого и справедливого монарха — Эдуарда VI, — возникающий в финале романа, символизирует обретение изначальной гармонии. Таков глубинный, восходящий к архаическим представлениям, пласт романа.
Переплетение истории и архаики обуславливают сюжетное своеобразие «Принца и нищего». Реальные исторические фигуры, особенности быта средневековья, не теряя своей исторической конкретности, начинают развиваться в соответствии с законами карнавала. Сама история, словно бы, карнавализируется, теряя, свойственную всему прошедшему, статичность и неизменность.
Чтобы позволить своим героям преодолеть оковы косного, статичного феодального мира, выйти на новый уровень самосознания, Твену и приходится вводить в повествование элемент сказочной условности. В романе реализована мифологическая метафора мира наоборот, мира наизнанку. Застывшая, иерархическая система феодальной Англии на время действия романа разрушается, вовлекается в карнавальную игру. Поэтика романа строится на всевозможных вариантах обыгрывания понятий мнимого и истинного, их постоянных взаимопереходах. В то время как мнимому королю воздают почести, истинного — коронуют кастрюлей, святой отшельник оказывается «людоедом», а еретички — праведницами. Все люди в романе Твена оказываются не теми, кем кажутся, все они носят «чужую одежду». Ложь во всевозможных обличиях правит этим миром. Такова, по мысли Твена, неизбежная судьба любого общества, в основе морали которого не приоритет человеческого достоинства, а приоритет социальной, религиозной или иной принадлежности.
Чудесным образом мечты Тома Кенти воплощаются в реальность. Он не только увидел настоящего принца (таково было страстное желание Тома), но и занял его место. Роль наследника престола оказывается настолько безликой, настолько лишенной человеческой индивидуальности, что даже отец истинного принца, Генрих VIII, не замечает подмены наследника нищим со Двора Отбросов, он абсолютно уверен, что Том Кенти — его помутившийся рассудком сын. Мать Тома, напротив, не признает Эдуарда за своего ребенка, зато узнает сына во время его коронации. Этой деталью демократ Твен подчеркивает, что жизнь простого народа, как бы темен и угнетен он не был, в каких бы ужасных условиях он не влачил свое существование, более человечна, чем жизнь верхов.
Придворный мир, в который попадает Том, оказывается миром нелепых, искусственных отношений. Вполне естественные привычки Твена не вписываются в строго регламентированную жизнь двора. «Чем прогневал я Господа Бога, — вопрошает новоявленный принц, — что он отнял у меня солнечный свет, свежий воздух, поля и луга и запер меня в эту темницу?» (5, 518). Абсурд дворцовой жизни открывается нам во многом благодаря наивному, бесхитростному взгляду героя. Бесконечные тонкости придворного этикета кажутся Тому Кенти ненужными и бессмысленными. Когда все это бесчисленное множество людей, воображающих себя важными государственными деятелями, направляют свою деятельность на то, чтобы помочь Тому надеть чулки, ирония автора достигает своей вершины. Вся стройная система жизни королевского двора рушится, когда у мнимого монарха во время парадного обеда зачесался нос, а наследственного чесальщика носа не оказалось. «Горе мне, горе! Как еще эти люди не возьмутся дышать за меня!» — восклицает Том (5, 470). Ключевым сценой, раскрывающей истинную сущность придворной жизни, и шире — всей сословной системы средневековья, — является описание обеда в королевском дворце: «...Том готов был уже наброситься на еду, но его задержал милорд граф Беркли, обвязавший его шею салфеткой, — важная обязанность подвязывания салфетки принцам Уэльским была наследственной в семье этого лорда... Был тут и милорд д'Арси, первый камергер... и лорд-дворецкий. ...Церемониалом распоряжались лорд главный лакей и лорд главный повар, которые стояли поблизости» (5, 473—474).
Торжественный как литургия, начавшийся с молитвы, рядовой королевский обед оказывается фарсом, маскарадом. Все эти лорды, родословная которых уходит в глубокую древность, на самом деле, являются дворецкими, поварами, лакеями. Абсурдность их нелепых притязаний усиливается еще и тем, что, сами того не ведая, они прислуживают нищему оборванцу со Двора Отбросов.
Сословность — не есть свойство, присущее только высшим слоям общества. Подчинен ему и народ. Население Лондонского моста считает себя неизмеримо выше обычных горожан. Вместе с тем, оно «невежественно, узколобо, спесиво». «Иным он и быть не могло, — объясняет автор, — дети рождались на мосту, вырастали на мосту, доживали там до старости и умирали, ни разу не побывав в другой части света, кроме Лондонского моста». Однако и среди них есть своя аристократия — «почтенные старинные роды мясников, пекарей и других, по пятьсот — шестьсот лет торговавшие в одних и тех же лавчонках... эти уж всегда и говорили особым, «мостовым» языком, и думали «мостовыми» мыслями...» (5, 497).
Вызывающее чванство обитателей моста, по мысли Твена, во многом определяется их невежеством, ограниченностью, то есть незнанием, которое воспринимается автором как источник всех зол. Принц Эдуард, оказавшись среди народа, сталкивается с плодами этого невежества — с несправедливостью и жестокостью. Оскорбленный мальчишками из Христовой обители, будущий монарх не горит жаждой мщения и демонстрирует нам образец, поистине, царственной мудрости, выявив причину озлобленности и глупости его «доброго народа». «Когда я сделаюсь королем, — произносит Эдуард свой внутренний монолог, — они не только получат от меня пищу и кров, но будут учиться по книгам, так как сытый желудок немногого стоит, когда голодают сердце и ум. Эту историю я постараюсь хорошенько запомнить, чтобы урок, полученный мною сегодня, не пропал даром, и мой народ не страдал бы от невежества. Знание смягчает сердца, воспитывает милосердие и жалость (5, 456). Данный отрывок являет собой воплощение просветительских идей Твена о разумно устроенном обществе, и дальнейшее течение романа подчинено этой мысли.
Приход к власти Тома — просвещенного «простолюдина», равно как и инициация в народе короля Эдуарда, который по рождению должен был пребывать во тьме сословных иллюзий, результат вторжения в реальность мифа, сказочного начала. Принцип наследуемой власти, основанный на сословной пирамиде, вершина которой — «сверхчеловек», монарх — не может гарантировать разумного правления. Общество, бытие которого направлено на благоденствие одного человека или небольшой группы людей, по мысли Твена, абсурдно, ибо лишает человеческого облика и рабов и хозяев. Однако, именно, таково было, как полагал писатель, средневековое общество. Иерархичность, лежащая в его основе, и принцип справедливости — трудно совместимы. Для Твена, наследника идей Отцов основателей американской демократии — Вашингтона и Джефферсона — справедливость и равенство были взаимосвязаны. Принцип же иерархичного устройства подразумевает, что ценность явления изначально определена.
Демократом Твеном ставится под сомнение так же и тезис, согласно которому единовластие может привести к всеобщему благу. Сомнения писателя относительно возможности существования справедливой монархии в наиболее заостренной форме получает свое воплощение в эпизоде, в котором, желая облагодетельствовать мальчика для порки, Том закрепляет его должность за ним и всеми его потомками. «Отныне твоя должность становится наследственной во веки веков, — говорит он. — Отныне и ты, и твои потомки будут великими пажами для порки при всех принцах английской державы. Не терзай себя скорбью». «Спасибо, благородный повелитель! — восклицает в ответ паж. — Эта царственная щедрость превосходит мои самые смелые мечты» (5, 522). В этом необычайно комическом диалоге автор демонстрирует читателю, что даже самые благородные побуждения человеческой души королевская власть неизбежно извращает. Данный диалог являет нам своеобразную модель многовековых взаимоотношений монарха и его подданных. Это пародия на теорию общественного договора, своего рода басня, смысл которой заключается в том, что «битый небитого везет». Всякая монархия, всякие формы угнетения, по мысли Твена, основаны на невежестве народа, который свято верит, что возможность подставлять спину своему хозяину и работать не него есть величайшая милость со стороны последнего.
В письме к Хоуэлсу от 11 марта 1880 года Твен описывает сущность того историко-литературного метода, который он применил при работе над романом «Принц и нищий». «Я стремлюсь, — пишет Твен, — передать ощущение крайней суровости тогдашних законов, применив некоторые кары к самому королю, и дав ему случай видеть, как закон карает других, — все это объясняет известную мягкость, отличающую царствование Эдуарда VI от его предшественников и преемников» (12, 578). В соответствии с авторским замыслом, маленький король испытывает на себе всю тяжесть законов в полной мере. Причем это происходит как в их прямом воздействии, например, когда его арестовывают, так и в опосредованном, когда он оказывается среди жертв закона, бродяг и головорезов, в глухой части графства Кент. Очутившись за воротами дворца, Эдуард сразу же попадает в совершенно незнакомый ему мир, в котором человеческое достоинство и жизнь приносятся в жертву жестоким законам.
Образ народа подается Твеном динамично и неоднозначно. Принц, а затем король, оказываются предметом насмешек злой черни, мальчики из Христовой обители травят его псами, а воры, нищие и мошенники издеваются над ним, стремясь превратить монарха в одного из своих собратьев. И лишь затем, пройдя все круги ада народной жизни, он оказывается пригретым в семье доброй фермерши, которая воплощает в себе лучшие черты народного характера. Сбежав от бродяг, монарх забирается на ночлег в хлев, принадлежащий этой женщине, и засыпает рядом с теленком, этим «простым созданием», которое не стесняется спать рядом с королем. Данный эпизод знаменует собой внутренний переворот в душе героя: испытания, через которые он прошел, заставляют Эдуарда, ранее отделенного королевским титулом от жизни своих подданных, осознать свое единство с миром обычных людей. Он уже не требует, чтобы его впустили в дом и положили на лучшую кровать. Король понимает, что его абсолютное право на подобные привилегии — иллюзорно. Проснувшись и обнаружив свернувшуюся у него на груди крысу, Эдуард обращается к напуганному пробуждением монарха зверьку: «Я признателен тебе за доброе предзнаменование: когда король опустился так низко, что даже крысы укладываются спать у него на груди, — это верный признак, что скоро судьба его должна измениться, так как ясно, что ниже упасть нельзя» (5, 555). В этот момент, потеряв свою власть, король понимает, что он, прежде всего человек, ничем, по сути, не отличающийся от остальных людей. И власть, и титул, казавшиеся ему ранее неотделимыми свойствами его натуры, исчезли вместе с королевской одеждой. Монарх впервые очутился наедине с самим собой, со своим «Я». Символично, что только после этой мировоззренческой метаморфозы, впервые за время скитаний Эдуарда, королевское звание его величества было признано без дальнейших споров. «Если ты и вправду король, — говорит дочь фермерши, — я тебе верю» (5, 566). Эти эпизоды показывают, как исторический роман обретает черты романа воспитания.
Влияние воспитания на юного короля отнюдь не рассматривается в романе как только отрицательное. Образ справедливого монарха, возникающий в финале романа, обязан своим появлением синтезу королевского воспитания с тем жизненным и духовным опытом, который Эдуард VI обретает в результате своих странствий в народе. Обостренное чувство собственного достоинства, свободолюбие, гордость — свойства, развившиеся в нем в результате его воспитания как будущего монарха. Даже попав в руки бродяг и находясь под угрозой жестоких побоев, Эдуард отказывается попрошайничать. При этом все помыслы монарха были направлены к свободе, и он думал только о побеге. «В первый же день его втолкнули в пустую кухню, — он не только не похитил там ничего, но еще пытался позвать хозяев» (5, 572). Своим достойным поведением Эдуард сумел добиться уважение даже у тех отпетых негодяев, пленником которых он оказался. Однако благородные свойства души юного короля свойства искажены в нем нелепостями придворной жизни и изоляцией от своего народа.
Как справедливо заметили критики, средневековое общество в изображении Твена — своего рода «королевством кривых зеркал». Внешнее всегда расходится в нем сущностью. Люди действуют как маски, марионетки. Это порочное начало пронизывает все средневековое общество. Попав в шайку, король видит, как слепой швыряет на пол пластыри, закрывавшие его вполне здоровые глаза, и доску с трогательным описанием причин его несчастья, как безногий освобождается от своей деревяшки и встает на две совершенно здоровые ноги. Перед ним оказываются не убогие нищие, а разбойники и мошенники, достойные самого сурового наказания. Но и это тоже маска, своего рода клеймо, ярлык. Лишь когда жбан с водкой начинает переходить из рук в руки, члены шайки становятся самими собой. Они стаскивают с себя лохмотья, (это своего рода аллегория социальной роли), обнажая исполосованные рубцами от плетей спины, клейма на плечах, изувеченные уши. Из преступников эти мошенники вновь превращаются в жертв. «Я стал жить подаянием, — рассказывает один из них, разорившийся фермер, — протягивал руку за черствой коркой, а получил колоду и потерял одно ухо... Я опять принялся просить милостыню — и вот обрубок другого уха... наконец, меня продали в рабство... Раб! Понятно ли вам это слово? ...Я убежал от своего господина, и если меня поймают, — будь проклята страна, создавшая такие законы! — я буду повешен» (5, 545).
Юный король, сердце которого еще не очерствело в силу его возраста, понимает, что преступник, стоящий перед ним, не повинен в своих преступлениях. «Ты не будешь повешен! С нынешнего дня этот закон отменяется!» — восклицает возмущенный Эдуард. Однако в ответ на это бродяги коронуют короля жестяной кастрюлей, дают ему в руки вместо скипетра паяльную лампу лудильщика и кидаются перед ним на колени с насмешливыми воплями и издевательскими причитаниями. «Удостой плюнуть на нас, о государь, и дети наших детей будут гордиться воспоминаниями о твоей царственной милости» — кричат бродяги. Для них Эдуард — мнимый король, но именно это позволяет им выразить свои истинные чувства к монархии как таковой. Ненависть к настоящему королю они выплескивают на «шутовского» короля, который на самом деле и является настоящим. В этой сцене впервые монарх оказывается лицом к лицу со своим народом. Эдуард еще не приходит к пониманию того факта, что отмена несправедливого закона — есть не милость, а обязанность. Закономерно, что когда принц объявляет об отмене закона, все с сочувствием смотрят на него, и лишь когда он называет себя королем, бродяги начинают вокруг него свой издевательский хоровод. Этим грубым людям, «отбросам общества», ненавистна королевская милость, поскольку в глубине души они понимают, что имеют право на справедливость. Твен этой сценой еще раз подчеркивает: общество, в котором «естественные» права человека оказываются узурпированы одним лицом, — порочно в своей основе.
Описанная сцена восходит по своему происхождению к центральному действу карнавала — шутовскому увенчанию и последующему развенчанию карнавального короля. При этом развенчание несчастного Фу-фу I, как нарекли бродяги Эдуарда, происходит посредством насмешек, брани, издевательств, ряда насильственных действий, что полностью повторяет элементы народного обряда. Действие шайки бродяг направлены на то, чтобы с помощью ругательств, побоев и всяческих унижений развенчать и тем самым предать символической смерти старую, застывшую власть. Цель этих действий — заставить уже не отвечающую потребностям жизни власть переродиться.
Потребность в обновлении, перерождении власти — принадлежит не только народу, но и самой этой власти. Испытания, которые пришлись на долю юного Эдуарда VI в данном произведении, необходимы, прежде всего, ему самому. По замыслу Твена, король принимает страдание «во спасение». Испытания, которые он претерпевает в обществе бродяг, помогают ему очиститься от «скверны» прежней власти: он познает истинную сущность своего «Я» в его единстве с внешним, народным миром. В соответствии с мифологической логикой, «низы» общества, бродяги, возвышают душу короля. Их роль в воспитании справедливого монарха оказывается ключевой. Неслучайно, совершив преждевременный, с точки зрения процесса своего нравственного становления, побег, король попадает в лапы безумного отшельника, возомнившего себя архангелом, и также не случайно он оказывается спасенным от ножа безумца все теми же бродягами, которые продолжают свои издевательства над ним. Народ, по мысли Твена, как бы низко он ни пал, все равно остается единственным живительным началом в обществе. Эта «ключевая» мысль Твена, которая будет развиваться и обогащаться в других частях исторической трилогии: в «Янки из Коннектикута» и «Жанне д'Арк».
По мере развертывания сюжета, король, все более знакомясь с ужасными бедствиями своего народа и все более сближаясь с ним, приходит к новому пониманию власти и правосудия. Средневековый кодекс законов перестает быть для него абстракцией. Эдуард осознает, что объектом правосудия является живой человек, наделенный разумом и чувствами.
На глазах монарха, в соответствии с законом, сжигают двух ни в чем не повинных анабаптисток, дочери которых остаются сиротами. «Лучше бы я был слепым» — подводит маленький король неутешительный итог своих странствий (5, 600). Однако на этом скитания монарха по аду, созданному английским законом не заканчиваются. Вскоре и его самого, по ложному обвинению в воровстве, английское правосудие собирается отправить на виселицу. Когда короля арестовывают, и он в порыве монаршей гордости намеревается оказать сопротивление и тем самым усугубить свое и без того плачевное положение, Майлс Гендон приводит неопровержимые доводы в пользу отказа от безумной затеи Эдуарда. «Подумай, государь, — говорит он, — твоими законами держится вся твоя королевская власть; если тот, от кого исходят законы, не уважает их сам, как же он может требовать, чтобы их уважали другие» (5, 577). Закон, по мысли демократа Твена, может быть справедливым и милосердным, только тогда, когда он будет всеобщим, когда никто не будет в положении «над законом». Проанализированные эпизоды подтверждают важнейший тезис просветителей, столь близкий Твену: закон не только должен быть справедлив, но и един для всех сословий.
Не менее значительно и развитие сюжетной линии Тома Кенти. В то время как законный монарх скитается среди народа и терпит всевозможные бедствия, Том Кенти все больше «срастается» с маской короля. Если сначала его здравый смысл восставал против абсурдности жизни при дворе, против царящих там нелепых условностей, то уже через небольшой отрезок времени Том начинает привыкать к своему новому положению. Роскошная жизнь двора, власть, преклонение перед ним знатнейших лордов приходятся ему все больше по вкусу. Писатель развертывает перед нами процесс негативного воспитания героя. Твен вновь показывает, как среда отрицательно влияет на человека. Однако трезвый взгляд на мир, свойственный ему, по мысли Твена, как представителю простонародья и детская непосредственность не так просто сдают свои позиции. Сцена праведного суда, который осуществляет самозваный монарх, показательна в этом отношении13. Провозглашенный Томом принцип, согласно которому воля короля должна быть законом милости, а не законом крови, реализуется здесь в полной мере. Когда он видит трех человек, осужденных на смерть, жалость овладевает им. «Он не подумал о нарушении закона, об ущербах и муках, которые эти преступники причинили своим жертвам, — он не мог думать ни о чем, кроме виселицы и страшной судьбы, ожидающей осужденных на смерть» (5, 526). Его детский разум противится самой мысли об убийстве во имя чего бы то ни было. Из этого естественного отвращения к казни у него рождается мысль о возможности судебной ошибки. Незнакомый средневековому правосудию принцип презумпции невиновности, к которому приходит Том, является прямым следствием его «природного» гуманизма. Чудовищное наказание — быть сваренным в кипятке — на которое обречен мнимый отравитель и которое не вызывает ни у кого из придворных ужаса, заставляет Тома воскликнуть: «Если даже ты отравил сто человек, ты не будешь предан такой мучительной казни!» (5, 528). Оправдание на основании слабости улик, которое выносит Том, не встречает у очерствевших придворных сочувствия, но вызывает восхищение его умом и решимостью. Лишь граф Гертфорд, один из немногих знатных, но положительных героев романа, одобряет милосердие Тома Кенти.
Жалость, которая охватывает Тома и вытесняет все другие чувства, особенно важна для Твена, поскольку гуманность власти и закона, с одной стороны, свидетельствует о моральном прогрессе общества, а с другой — этому прогрессу способствуют. Не случайно, эпиграфом к роману писатель взял слова Шекспира из «Венецианского купца»: «О, в милосердии двойная благодать: Блажен и тот, кто милует, и тот, кого он милует. Всего сильнее Оно в руках у сильных; королям Оно пристало больше, чем корона» (5, 441).
Однако чем дольше Том прибывает в роли короля, тем все больше пропадает в нем детская непосредственность в восприятии жизни. Ему начинает нравится, «что его с такими церемониями укладывают спать», начинает нравится «сложный и торжественный обряд утреннего одевания» (5, 608). Стихийное здравомыслие постепенно покидает Тома. Мальчишка со Двора Отбросов поддается искушениям настоящей королевской жизни, и если раньше ему казались абсурдными размеры дворца и количество прислуги, то теперь он с гордым видом шествует к обеденному столу в сопровождении свиты сановников и телохранителей. «Лесть придворных звучала для его слуха сладкой музыкой..., — описывает автор произошедшею с Томом Кенти метаморфозу. — Новые радостные впечатления все сильнее овладевали душою Тома, мало-помалу изглаживая из нее образ пропавшего принца; под конец этот образ стал являться лишь изредка и то не желанным гостем» (5, 608—609).
Так начинается «падение» героя, обусловленное его неподготовленностью к противостоянию с тлетворным дыханием королевского двора. Естественность Тома, его простота оказывается не только «мудрой», но и уязвимой. Из образа, «царского наместника» постепенно «прорастает» образ узурпатора. Он не только не может, но уже и не хочет искать законного наследника престола. В результате изменений, происходящих в его душе, Том утрачивает осознание своего «Я», меняет его на мнимый титул «его величества». Мальчишка со Двора Отбросов не выдерживает испытание властью. Вершиной его падения является эпизод, в котором на коронации лже-дофина в людской толпе появляется мать Тома, узнающая своего сына. Слова: «Женщина, я не знаю тебя» — уже готовы были сорваться с уст Тома и довершить падение мнимого короля. Однако в соответствии с карнавальной логикой, миг наивысшего падения оказывается и моментом начала возрождения героя: грубость телохранителей, с бранью оттащивших от него мать, «уязвила его в самое сердце» и спасла от чудовищного отречения (5, 613). Острое чувство стыда, пронзающее его, предопределяет дальнейшее течение сюжета. Именно оно заставляет Тома признать Эдуарда, появившегося в самый ответственный момент коронации, истинным монархом. «Отпустите его, и не троньте! Он действительно король!» — кричит Том Кенти схватившей Эдуарда VI страже и, тем самым, спасает свою душу от нравственной гибели.
В финале романа утраченное равновесие мира восстанавливается, но уже на ином, более высоком уровне. Перед читателем возникают образы справедливого монарха, Эдуарда VI, и королевского воспитанника, Тома Кенти, образующие традиционную мифологическую пару. Конфликт между властью и народом решен в соответствии с законами сказки. Торжество законной монархической власти несет здесь не политическое, а нравственное значение. Это, прежде всего, торжество справедливости и разума.
Вместе с тем, моральное и волевое превосходство Эдуарда над Томом очевидно. На протяжении действия романа мы наблюдаем внутренний рост Эдуарда и нравственное падение Тома. А.М. Шемякин объясняет это тем, что воспитание принца происходит в условиях реальной, «подлинной» жизни, как в ее самых низких, так и самых высоких проявлениях, в то время как нищий попадает в «иллюзорный» мир королевского двора, с его нелепыми условностями и отравляющими душу соблазнами14. С этим нельзя не согласиться. Противопоставление естественной жизни регламентированному бытию человека, скованного узами цивилизации — одна из центральных тем творчества Твена15. Она доминирует в таких произведениях писателя как «Жизнь на Миссисипи», «Приключения Тома Сойера», завершенных непосредственно перед началом работы над «Принцем и нищим», а также в «Приключениях Гекльберри Финна»16.
Однако такое объяснение причины морального превосходства принца над нищим не является исчерпывающим. В данном историческом романе Твен задается вопросами о сущности государственной власти как таковой, ее природе и формах, в которых она существует.
Исследование перспектив демократической, народной формы правления, предпринятое Твеном в романе «Принц и нищий», приводит автора к печальным выводам относительно зрелости народного сознания. Притча о «неудавшемся» царствования Тома Кенти отражает потаенные мысли писателя о внутренней неготовности народа к самоуправлению. Идеальным правителем в книге демократа Твена оказывается король Эдуард, в котором синтезированы лучшие черты королевского воспитания и нравственный опыт, приобретенный им во время странствий в народе. Вместе с тем, образ «народного» короля, возникающий в финале, в известной степени, утопичен.
«Принц и нищий» — первое и, во многом, этапное историческое произведение Твена. Писатель выступает в нем как типичный просветитель, для которого источником всех социальных зол является невежество народа, его необразованность. Автор описывает суровость английских законов XVI века для того, чтобы показать, насколько далеко, по сравнению с тем временем, продвинулось человечество в моральном отношении, благодаря распространению знаний и прогрессу. Воплощая центральную мысль романа о равенстве всех людей от рождения, автор исходит из представления об изначальном нравственном здоровье, свойственному человеческой природе. В дальнейшем эту точку зрения он скорректирует.
Вместе с тем, как нами было показано, в этом произведении уже содержатся в потенциальном состоянии многие темы и идеи, которые получат свою реализацию в последующие периоды творчества писателя. Однако не все они выходят на передний план, некоторые остаются в подтексте. Так, к примеру, в «Принце и нищем» мы находим истоки тех детерминистских представлений, которые овладеют писателем в поздние годы. Если здесь они выражаются в зависимости характера героев, их внутреннего мира от окружающей среды, то впоследствии они приведут Твена к сомнениям в возможности индивида преодолеть инерцию собственного сознания, к мысли о том, что человеческую натуру невозможно исправить. Темы равнодушия толпы, извечности конфликта власти и народа, неодолимости хода истории, получившие развитие в более поздних произведениях Твена, впервые зазвучали в романе «Принц и нищий».
Примечания
1. См.: Blair W. Mark Twain and Huck Finn. — Berkeley, 1960, p. 178.
2. Ромм А.С. Указ. соч., с. 97.
3. В этом, несомненно, заметно влияние хартфордского окружения: во время работы над «Принцем и нищим» Твен постоянно давал читать рукопись своим близким друзьям и знакомым, к советам которых он прислушивался. Э.П. Паркер, Д.Х. Твичелл, семейство Уорнеров, а также миссис Фэрбенкс и У.Д. Хоуэллс давали писателю рекомендации и советы относительно того, как создать серьезное произведение, отвечающее канонам «высокого» стиля.
4. Gerber John C. Mark Twain. — Boston: Twain Publishers, 1988, p. 86.
5. Ibidem, p. 86.
6. Чтобы ознакомится с географией средневекового Лондона, а также нравами его обитателей, Твен изучал «Достопримечательности Лондона» Д. Тимбса (1867 г.), которые были в его личной библиотеке, «Город: его достопамятные личности и события» Ли Ханта (1859 г.), а также «Лондон: его прославленные личности и замечательные места» Дж.Х. Джесса (1871 г.). Среди других источников была «Иллюстрированная история Англии» Дж.Л. Крэйка и Ч. Макфарлейна, впервые опубликованная в 1837—1844 гг. Большая печать Генриха VIII и автограф короля, изображенные на титульном листе романа, воспроизведены с гравюр из этой книги. Многочисленные иллюстрации из этого многотомного труда могли также послужить основой описаний костюмов и обстановки. Возможно, что на описание сцены коронации в романе повлияло и повествование Х. Мартино о коронации королевы Виктории, содержавшийся в последнем томе «Иллюстрированной историю). Для создания социального фона Твен заимствовал многие факты у историков и хроникеров. Записи в рабочих тетрадях писателя свидетельствуют о том, что Марк Твен внимательно изучал «Иллюстрированную историю Англию) Крэйка и Макфарлейна. Из этого труда писатель черпал информацию о положении простого народа, законах Британии, истории английской государственности. Значительную часть фактографического материала, такого как имена исторических деятелей, даты, события, история парламента, писатель заимствовал из «Истории Англии» Д. Юма (1854 г.) и «Истории Англии» в двенадцати томах Д. Фройда (1865—1870 гг.). В работах Фройда и Юма писатель нашел те социальные реалии времени, с которыми столкнется юный Эдуард во время своих скитаний среди народа: огораживание земель, насильственное выселение крестьян, с целью превращение пашен в пастбища, религиозные гонения.
7. Анахронизмом, например, является в романе термин «баптистки», употребляемый в отношении женщин, с которыми принц оказался в тюрьме: данная секта появились лишь спустя столетие. Историческим несоответствием являются слова бывшего крестьянина, а ныне беглого раба, Йокела, о том, что за побег от хозяина ему грозит повешение. Твен в «Приложении» к роману пишет по этому поводу: «Крестьянина мучил этот закон по предчувствию; король негодовал против закона, которого еще не было, — отмечает писатель, — ибо это отвратительное установление родилось как раз в царствование маленького короля» (5, 640).
8. Елистратова А.А. Послесловие // Марк Твен. Указ. соч. — Т. 5, с. 651—652.
9. Цит. по изданию: Ромм А.С. Указ. соч., с. 94.
10. См.: Stone A.E. The Innocent Eye. Childhood in Mark Twain's Imagination. — Hamden (Conn.). 1970, p. 114.
11. Salomon R.B. Twain and the Image of History. — New Haven, 1961, p. 15.
12. Кумскова Е.И. Повести Марка Твена: к проблеме творческой эволюции писателя. — М. 1987, с. 2.
13. Вспомним о судах Санчо Пансы, героя, наделенного народным здравым смыслом. Следует отметить, что роман Сервантеса был одним из любимых произведений Твена.
14. Шемякин А.М. Указ. соч., с. 78.
15. Можно сделать смелое предположение об определенном автобиографизме образа Тома Кенти. Оказавшись после женитьбы на Оливии Ленгдон, дочери угольного магната, в самом центре «респектабельного» общества, писатель, бывший лоцман с Миссисипи, старатель из Невады, «необузданный» юморист Дикого Запада, оказался в своего рода золотой клетке. Противоречие между необходимостью быть частью высшего общества, поддерживать определенную репутацию и жаждой говорить правду, изобличать несправедливость во всех ее формах мучило писателя на протяжение всей его жизни. Твена не покидало чувство вины: ему казалось, что он изменяет своему писательскому предназначению.
16. Следует отметить характерную особенность творческой лаборатории Твена: он подолгу вынашивал замысел своих произведений. Работая над одной книгой, он, отложив свой труд, начинал писать новую.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
