«Все основные художественные средства, все основные приемы комического служат созданию явлений, отклоняющихся от нормы, явлений, порождающих восприятие комического» [Дземидок 1974: 66].
При употреблении термина «комический эффект» подчеркивается психологический момент восприятия. При анализе особой словесной организации высказывания, направленной на создание комического эффекта, представляется необходимым определить данную категорию в лингвистических терминах, подчеркивающих зависимость данного явления от чисто языковых и текстовых факторов.
Роль слова в комическом искусстве значительно возрастает. Говоря о роли слова как «средстве комического», мы имеем в виду функционально-стилистическую роль общеупотребительных слов, архаизмов, диалектизмов, неологизмов, терминов и терминологических слов, профессионализмов, заимствований и вульгаризмов, жаргонизмов, арготических слов и выражений, собственных названий лиц, прозвищ. Известно, что метафоры, метонимия, сравнения, эпитеты (художественные определения) существенно расширяют семантические возможности слова. В сатирическом искусстве широко используется полисемантичность слов, омонимия и синонимия, антонимия и комическая игра слов. Произнесение слов с иронической интонацией создает безмерное поле для их семантико-комического варьирования. Комический эффект производит также лингвистическое обыгрывание фигуральных выражений и афоризмов, паремий, фразеологизмов и т. д.
В данной работе основные приемы создания комического были подразделены на следующие группы:
1) лексико-стилистические (лексика сниженного стиля: просторечия, сленг, богохульства)
2) лексико-семантические (метафора, каламбур, игра слов, гипербола, литота, метонимия и т. д.)
2.2.1. Лексико-стилистические средства создания комического
В первичных и во вторичных текстах, существует большой фонд лексических средств, который можно назвать лексико-стилистическим. Принцип создания комического у таких средств заключается в стилистической маркированности, т. е. закрепленности к определенному пласту языка (или форме его существования) данного средства. Перенос этих сведений в иноприродный пласт придает дополнительную окраску всему контексту.
К лексико-стилистическим средствам относят лексические единицы, которые противопоставлены нейтральным по различным стилистическим параметрам, а именно:
— по закрепленности за определенной жанровой сферой речи, объединяемой представлением о функциональных стилях, — выделяются просторечия, сленгизмы, вульгаризмы;
— по историческим параметрам речи — историзмы, архаизмы;
— по признаку «свое — чужое» — экзотизмы (варваризмы);
— по социальным параметрам — жаргонизмы (арготизмы) [Цоллер 1996: 68].
Все названные выше параметры соотносятся со стилистической маркированностью, которая существует объективно в языке и отклонение от которой воспринимается участниками коммуникативного акта как сигнал, призванный произвести определенное впечатление, эффект воздействия. Чаще всего такие лексические единицы имеют пейоративную эмоционально-оценочную окрашенность, что можно видеть в следующих примерах:
| «No, not a story» said Jud, as he worked, «but just the logical disclosures in the case of me and that pink-eyed snoozer from Mired Mule Canada and Miss Willella Learight. («The Pimienta Pancakes», О. Генри) | Нет, не история, — сказал Джед, продолжая свое дело, — просто логическое несоответствие между мной, красноглазым овчаром из лощины Шелудливого Осла и мисс Уиллелой Лирайт. (перевод М. Урнова) |
При переводе не передается пейоративная эмоциональная окрашенность, поскольку в русском языке слово «овчар» обладает нейтральной оценочностью.
Обратимся к следующим примерам:
| «You are a blamed impudent little gutter pup», said the caliph. («What you want», О. Генри) | Ax ты, нахальный, паршивый уличный щенок! — сказал калиф. (перевод Т. Озерской) |
| «Wretched little pup!» said the Countess of Dashleigh in disgust. («Maddened by Mystery: or, The Defective Detective» С. Ликок) | Паршивый щенок! — раздраженно воскликнула графиня. (перев. Е. Корнеевой) |
В данных примерах мы видим использование разговорной лексики, которая в словаре не содержит никаких помет и используется как нейтральная лексика с отрицательной оценочностью.
| All the family wondered whether Mr. Jones was stupid and sulky, or only stupid. («The Awful Fate of Melpomenus Jones», С. Ликок) | А все семейство гадало, почему это мистер Джонс наводит такую тоску — только ли потому, что он осел, или потому, что он и осел, и зануда. (перев. Д. Лившиц) |
Очевидно, что в оригинале «stupid and sulky» обладают нейтральным значением в отличие от перевода на русский язык, в котором слово «осел» в первичном тексте имеет также нейтральное значение, но в метафорическом употреблении приобретает оценочность, повтор придает экспрессивность и оценочность, кроме того, пейоративную окраску дополняет слово «зануда», которое в толковом словаре идет с пометой «просторечное», «презрительное».
| The man is a complete ass. How a man like that has the nerve to sit down at a bridge table, I don't know. («Every Man and his Friends. Mr. Crunch's Portrait Gallery», С. Ликок) | Осел. Форменный осел. Не понимаю, как у такого человека хватает духу садиться за карты. (перев. М. Кощеевой и Б. Калявкина) |
Аналогично, как и в выше приведенном примере, в данном случае мы видим использование английской лексемы «ass», обозначенной в словаре как разговорная лексика, в русском вторичном реализуется эмоционально-экспрессивная оценочность.
| Mush-and-milk journalism gives me the fantods. («Journalism In Tennessee», М. Твен) | — А от таких слюнявых статеек, как ваша, всякого тоска возьмет. (перев. Н. Дарузес) |
В данном случае мы видим использование нейтрального слова «тоска» при переводе сленгизма «fantods».
Рассмотрим следующий пример:
| Idiot! Coward! Baby! Six months to raise the money in — and five will do! («The Capitoline Venus», М. Твен) | Тупица! Плакса! Размазня! Шесть месяцев на то, чтобы достать деньги, когда и пяти за глаза довольно! (перев. Н. Дарузес) |
В данных примерах стилистически окрашенная лексика в речи персонажей используется для создания необходимого эмоционального и экспрессивного эффекта.
Обратимся теперь к структуре лексической системы языка, рассматривая последний как социально-коммуникативную систему.
На основе нормативно-вариативного принципа словарный состав языка разграничивается на три комплексных лексических яруса, противопоставленных друг другу по виду существования социолингвистической нормы: 1) литературный стандарт — преобладание нормы первого уровня; 2) экспрессивное просторечие — паритетное варьирование норм обоих уровней; 3) социально-профессиональное просторечие — преобладание нормы второго уровня.
В каждом лексическом ярусе на основе стратификационно-вариативного принципа выделяется по три лексических пласта, составляющих основу речевого репертуара соответствующего регистра общения (ситуативно-вариативный принцип): 1) в литературном стандарте: (а) литературно-книжный, включающий, в частности, терминологию, (б) нейтральный, (в) литературно-разговорный; 2) в экспрессивном просторечии: (а) низкие коллоквиализмы, (б) общие сленгизмы, (в) вульгаризмы; 3) в социально-профессиональном просторечии: (а) профессиональные жаргонизмы, (б) корпоративные жаргонизмы, (в) арготизмы (или кэнтизмы).
В данной работе нас интересуют в основном только компоненты сниженной лексики языка, а также противопоставленные им в нормативном и функционально-понятийном планах лексические подсистемы литературного стандарта.
Низкие коллоквиализмы, общие сленгизмы и вульгаризмы не имеют социально-профессиональной маркированности, что отличает их от профессиональных и корпоративных жаргонизмов и арготизмов (кэнтизмов). Между собой в сфере экспрессивного просторечия они различаются глубиной этико-стилистической сниженности — наибольшей у вульгаризмов, наименьшей у низких коллоквиализмов и переходного качества у общих сленгизмов.
Обратимся теперь к рассмотрению просторечия. Просторечие является составной частью любого национального языка и широко распространено в устной речи, откуда часто проникает в литературный язык. Определение просторечия дается и в русской, и в английской лингвистических теориях: «Просторечие — одна из форм национального русского языка, которая не имеет собственных признаков системной организации и характеризуется набором языковых форм, нарушающих нормы литературного языка. Такое нарушение норм носители просторечия (горожане с невысоким уровнем образованности) не осознают, они не улавливают, не понимают различия между нелитературными и литературными формами» [Введенская, Павлова, Кошаева 2002]. В западноевропейской лингвистике термином «Просторечие» обозначают конгломерат отклонений от «стандартного» языка: сленгизмы, модные фразы, прозвища и т. п. Стилистическая окрашенность просторечия делает его средством экспрессии в художественных произведениях и в общеупотребительном литературном языке [Беляева, Хомяков 1985]
В отличие от русского просторечия, употребление которого по большей части зависит от уровня образованности и территориального расположения лиц, использующего сниженную лексику, под английским лексическим просторечием понимается сложная лексико-семантическая категория — определенный фрагмент национального состава языка, т. е. известным образом упорядоченное и обладающее общей структурой иерархическое целое, представляющее совокупность социально детерминированных лексических систем (жаргоны, арго) и стилистически сниженных лексических пластов («низкие» коллоквиализмы, сленгизмы, вульгаризмы), которые характеризуются существенными различиями и расхождениями в основных функциях и в социолексикологическом, прагматическом, функционально-семантическом и стилистическом аспектах.
Просторечие включает в себя четыре видовых понятия: (1) внелитературное, (2) локально-территориальное, (3) этническое и (4) лексическое просторечие.
Внелитературное просторечие — это неэкзистенциальная форма языка, представленная фонетическими и грамматическими отклонениями от литературной нормы первого уровня, характерными для интердиалекта неграмотных или малограмотных людей.
Локально-территориальное просторечие включает в себя автономные экзистенциальные формы национального варианта языка, представленные региональными и территориальными диалектами, и полуавтономные экзистенциальные формы — локальные полудиалекты и городские говоры.
Под этническим просторечием понимаются автономные социализированные этнические диалекты и полуавтономные несоциализированные полудиалекты и говоры.
Лексическое просторечие как совокупность неавтономных экзистенциальных языковых форм — это исторически сложившаяся иерархически структурированная лексическая подсистема национального языка, включающая в себя стилистически сниженные и социально маркированные лексические элементы.
Лексическое просторечие подразделяется на экспрессивное и социально-профессиональное просторечие.
Экспрессивное просторечие — это компонент лексической системы языка, отвечающий норме второго уровня, включающий в себя наддиалектную общеизвестную и общеупотребительную стилистически сниженную лексику и фразеологию с экспрессией различного качества — от шутливо-иронической и фамильярно-насмешливой до уничижительной и вульгарной. Экспрессивное просторечие объединяет низкие коллоквиализмы, общие сленгизмы и вульгаризмы.
Как известно, просторечие широко используется в литературном языке в экспрессивно или шутливо окрашенных контекстах, при живом воспроизведении разных жизненных событий и ситуаций. Просторечие свободно и сознательно вводится писателями в художественную литературу и, таким образом, приобретает свойства эстетически значимой категории, что характерно для русских и для английских писателей.
Наши наблюдения над употреблением нестандартной лексики как эстетически значимой категории в художественной литературе дают основание говорить, по крайней мере, о трех основных приемах создания комического с помощью элементов лексического экспрессивного просторечия. При первом приеме автор намеренно включает в речевую характеристику персонажа (персонажей) экспрессивный элемент, образующий «стилистический слом» [Лотман 1992: 331] и тем самым создающий внезапный комический эффект (сатирический, иронический, юмористический). Вторым приемом создания комического служит авторское комментирование стилистически сниженных слов; стилистические сломы отсутствуют, комический эффект всецело зависит от того, что находит читатель вне речевых характеристик персонажей, в самом авторском повествовании, или в последующих репликах персонажей, комментирующих какое-то раннее высказывание с нестандартной лексикой: здесь комический эффект как бы специально задерживается. Наконец, третьим приемом создания комического выступает «субъективно-комическое». Субъективно-комическое наиболее ярко проявляется в словесных дуэлях персонажей. «Пока длится такая дуэль, ощущается комическое напряжение, отличное от комического эффекта протяженностью во времени» [Беляева, Хомяков 1985: 29].
Стилистически несовместимые сочетания в речи определенного персонажа всегда создают эффект неожиданности, без которой нет ни комического образа, ни комической ситуации. При резкой смене фонов, — когда литературный стандарт, выполняющий функцию общего фона в художественном тексте, внезапно меняется на просторечие с его стилистически маркированным фоном, — происходит стилистический слом.
Так, стилистический слом в его классической концентрации можно обнаружить в рассказе О. Генри «Babes in the Jungle»:
«Hello, Billy», — says Silver; «I'm glad to see you. Yes, it seemed to me that the West was accumulating a little too much wiseness. I've been saving New York for dessert. I know it's a low-down trick to take things from these people. They only know this and that and pass to and fro and think ever and anon. I'd hate for my mother to know I was skinning these weak-minded ones. She raised me better»
Перед нами речевая характеристика нью-йоркских жителей. Здесь включается экспрессивный элемент, образующий «стилистический слом» и создающий внезапный комический эффект.
Довольно удачно этот слом передан в переводе: «А, Билли! — говорит Сильвер. — Рад тебя видеть. Да, у нас на Западе, знаешь ли, все что-то очень поумнели. А Нью-Йорк я себе давно уже приберегал на сладкое. Конечно, не очень это красиво обирать таких людей, как нью-йоркские жители. Ведь они считать умеют только до трех, танцевать только до печки, а думают раз в год по обещанию. Не хотел бы я, чтобы моя мать знала, что я обчищаю таких несмышленышей. Она меня не для того воспитывала.» (перев. Е. Калашникова)
При втором приеме комический эффект зависит обычно от авторского комментирования:
But I like to find myself among people that can talk, not among a pack of numbskulls. What I like is good general conversation, about things worth talking about. But among a crowd of idiots like that what can you expect? You'd think that even society people would be interested, or pretend to be, in real things. («Every Man and his Friends. Mr. Crunch's Portrait Gallery», С. Ликок) — Но я люблю встречаться с теми, кто способен поддержать за столом интересную беседу, а не с каким-то тупоголовым сбродом. Мне нравится, когда за столом ведется разговор о предметах значительных. Но чего можно ожидать от сборища идиотов? Казалось бы, светские люди должны интересоваться серьезными вопросами или, по крайней мере, должны хотя бы делать вид, что им это интересно (перев. М. Кощеевой и Б. Колявкина).
Здесь внимание читателя как бы специально задерживается на стилистически сниженном элементе. Комментирование варьируется в зависимости от замысла и авторского стиля.
В текстах также обнаруживаются примеры третьего приема создания комического эффекта. Здесь комизм создается не только за счет комических ситуаций и комических характеров по их внешнему виду, но главным образом за счет создания субъективно-комического, в частности в рассказе М. Твена «The Capitoline Venus»:
«Oh, John, friend of my boyhood, I am the unhappiest of men.»
«You're a simpleton!»
«I have nothing left to love but my poor statue of America — and see, even she has no sympathy for me in her cold marble countenance — so beautiful and so heartless!»
«You're a dummy!»
«Oh, John!»
«Oh, fudge! Didn't you say you had six months to raise the money in?»
«Don't deride my agony, John. If I had six centuries what good would it do? How could it help a poor wretch without name, capital, or friends?»
«Idiot! Coward! Baby! Six months to raise the money in — and five will do!»
«Are you insane?» («The Capitoline Venus», М. Твен)
Данный прием удачно передается в переводе с использованием нестандартной просторечной лексики:
— Джон, друг моего детства, я самый несчастный из людей!
— Простофиля ты, вот ты кто!
— Теперь мне некого больше любить, кроме моей статуи Америки. И гляди, даже она мне нисколько не сочувствует, это видно по ее холодному каменному лицу, — так прекрасна и так бессердечна!
— Ты болван!
— Ох, Джон, что ты!
— Да, охай больше! Ведь тебе же дали шесть месяцев сроку на то, чтобы достать эти деньги?
— Не смейся над моими страданиями, Джон. Даже если бы мне дали шесть векш, что из этого? Ведь это не поможет человеку без имени, без капитала, без друзей.
— Тупица! Плакса! Размазня! Шесть месяцев на то, чтобы достать деньги, когда и пяти за глаза довольно!
— Ты сума сошел! (перев. Н. Дарузес)
Элементы экспрессивного просторечия широко используются в диалогической речи персонажей при неофициальном, непринужденном и обычно фамильярном общении. Эмоционально-экспрессивная нестандартная лексика, роль которой заключается в этико-стилистической сниженности, придает данным диалогам типические черты живой разговорной речи.
Низкие коллоквиализмы определяются как слой общеизвестной и общеупотребительной бытовой лексики и фразеологии с шутливоиронической и фамильярно-насмешливой экспрессией и основной коммуникативно-эмотивной функцией [Беляева, Хомяков 1985: 35]. Они граничат, с одной, «верхней», стороны, с литературными коллоквиализмами — компонентом литературного стандарта (нормы первого уровня), а с другой стороны, «нижней», — с общими сленгизмами, являясь связующим звеном между литературным стандартом и экспрессивным просторечием (нормой второго уровня), способствуя проникновению элементов просторечия в стандартный вокабуляр:
| Не was a simpering coxcomb of the first water, and the «loudest» dressed man in the state. He was an inveterate woman-killer. Every week he wrote lushy «poetry» for the journal, about his newest conquest. («My First Literary Venture», М. Твен) | ...слащавого фата чистейшей воды, носившего самые пестрые, самые кричащие наряды в Штатах. К тому же он был заядлый сердцеед. Каждую неделю он присылал в «Ганнибал джорнел» цветистые стихи, посвященные своей последней победе. (перев. Э. Боровика) |
В данном примере мы видим использование сленговых выражений loudest и lushy, которые на русский язык переводятся лексемами из нейтрального пласта лексики.
Далее остановимся на рассмотрении понятия сленг. Общий сленг — это слой общеизвестной и общеупотребительной лексики и фразеологии с пейоративной экспрессией и основной эмотивной функцией.
Сленг — это практически открытая подсистема ненормативных лексико-фразеологических единиц разговорно-просторечного языка, его стилистическая разновидность, или особый регистр, предназначенный для выражения усиленной экспрессии и особой оценочной окраски (обычно негативной). [Химик 2000: 14]. Сленгизмы являются знаками специфического речевого самовыражения, экспрессивной самореализации и социальной принадлежности.
Сленговые выражения отличаются от нейтральной лексики литературного стандарта этико-стилистической сниженностью разного качества: от шутливо-иронической, непринужденной экспрессии обиходного общения до уничижительной экспрессии и резко отрицательной эмоциональной оценкой при сугубо фамильярном общении. Например, в рассказе О. Генри «Christmas by Injunction»:
| And we had in a way flew the flume with that fizzy wine I speak of; so I never let on. («Christmas by Injunction», О. Генри) | И мы с ним успели порядком нагрузиться этой самой шипучкой. Нет, я ничего ему не сказал. (перев. Т. Озерской) |
В данном примере переводчик использовал просторечие для адекватного перевода сленгового выражения flew the flume и сохранения необходимой экспрессивности; при переводе fizzy wine (игристое вино), переводчик удачно использовал разговорное слово «шипучка», что придает словам экспрессивность и отрицательную оценочность.
В следующем примере переводчик также использовал адекватное экспрессивное просторечие для передачи разговорного выражения poor fool:
| Now, you poor fool, I'll bet you don't know anything about the great events of your country at all. («Men Who have Shaved Me», С. Ликок) | Эх ты, простофиля! Держу пари, что ты ни черта не знаешь о великих событиях, которые сейчас происходят в нашей стране. (перев. Д. Лившиц) |
Приведем следующий пример, в котором переводчик очень удачно использовал эквивалентный глагол «спятить», который в словаре С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой помечен как просторечие, для передачи необходимого смысла:
| Pike Garvey was little known in the settlements, but all who had dealt with him pronounced him «crazy as a loon». («A Blackjack Bargainer», О. Генри) | Пайка Гарви мало знали в поселках, но все, кто хоть когда-либо имел с ним дело, единогласно заявляли, что он «спятил». (перев. М. Лорие) |
Заметим, что в данном случае сленговое выражение заключено в кавычки в оригинале и во вторичном тексте.
Кавычки, как известно, рассматриваются в качестве средства выражения коннотации номинативных единиц, синтаксических единиц, а также как знака в системе средств выражения коннотации текста. Кавычки как обязательный знак ставятся и в том случае, когда в текст вводятся просторечное слово, жаргонизм или даже арго, т. е. лексика, находящаяся за пределами литературного языка. Это стилистическое несоответствие можно обозначить как слововведение сниженного типа.
Кавычки выступают и в роли средства выражения коннотации на уровне текста, но опосредованно, через оформляемые ими слова в составе предложении, т. е. имеет место ситуация, когда единицы предшествующих уровней, употребляясь в единицах высшего уровня, привносят в их семантическую структуру присущие им свойства и признаки. В отдельных контекстах без использования кавычек при словах невозможна адекватная передача нужного смысла.
Заключение в кавычки может служить графическим оформлением окказионализмов, что мы можем видеть на примере перевода сленгизма «dumb-belled» в рассказе С. Ликока «How to Live to be 200», которое на русский язык переводиться как «выставлять себя дураком, болваном»; переводчик Д. Лившиц использовал прямое значение данного слова «заниматься гантельной гимнастикой», но ввел окказионализм в целях адекватного перевода:
| Не was, of course, a pioneer, but the fact that he dumb-belled himself to death at an early age does not prevent a whole generation of young men from following in his path. («How to Live to be 200», С. Ликок) | Правда, он был пионером в этом деле, но тот факт, что он «загантелил» себя до смерти в столь раннем возрасте, отнюдь не предостерегает — увы! — все наше молодое поколение от повторения его пути. (перев. Д. Лившиц) |
Обратимся теперь к следующему примеру из рассказа М. Твена, в котором мы видим перевод сленгового выражения на русский язык при помощи фразеологической единицы:
| The inveterate liars of the Semi-Weekly Earthquake are evidently endeavoring to palm off upon a noble and chivalrous people another of their vile and brutal falsehoods with regard to that most glorious conception of the nineteenth century, the Ballyhack railroad. («Journalism In Tennessee», М. Твен) | Закоренелые лгуны из «Еженедельного Землетрясения» опять, по-видимому, стараются втереть очки нашему рыцарски-благородному народу, распуская подлую и грубую ложь относительно величайшего предприятия девятнадцатого века — Баллигэкской железной дороги. (перев. Н. Дарузес) |
Выражение palm off на русский язык переводится как «всучить», «отфутболивать» и имеет в двуязычном электронном словаре Multitran (Мультитран) помету «просторечное», в данном случае для придания большей экспрессивности и эмоциональной оценочности переводчик удачно использовал эквивалентное фразеологическое выражение «втереть очки».
Обратимся к следующему примеру:
| Hubby, you know better than that. You know you do. («Experience Of The McWilliamses With Membranous Croup», М. Твен) | Милый, ты же сам знаешь, отлично знаешь. (перев. Н. Дарузес) |
В данном примере сленговое выражение «hubby» (сленг. муж, муженек) переводится на русский язык нейтральным словом «милый» с учетом гендерного компонента.
Необходимо заметить, что экспрессивное воздействие сниженных, грубых или табуированных просторечных единиц почти всегда сопровождается форсированием эмоций, речевой аффектацией, т. е. эмоциональным самовыражением говорящего. В данном случае очень интересен пример из рассказа М. Твена «A Medieval Romance»:
| What, huzzy! Is this my reward for the august fortune my brain has wrought for thee? («A Medieval Romance», М. Твен) | Что, дерзкая девчонка? И это награда мне за ту высокую судьбу, которую я уготовал тебе. (перев. Н. Емельяникова) |
Сленговое выражение huzzy имеет значение в словаре «женщина легкого поведения» и помечено как табуированное выражение, но автор в данном случае использовал более нейтральное выражение «дерзкая девчонка», сохранив разговорную окраску, благодаря суффиксу -онк.
Нижний слой некодифицированного языка представляют вульгаризмы, обязательно яркое выражение с вульгарной экспрессией и функцией дисфемизации речи. Они объединяют все неприличные и непристойные формы — интенсификаторы, десемантизированные богохульства и слова-табу.
При изучении вульгаризмов в художественном тексте существенным моментом выступает анализ изменений в социально-экспрессивной окраске слов исследуемого просторечного пласта.
К непристойным вульгаризмам-табу следует отнести некоторые, так называемые, десемантизированные «богохульства», которые с лингвистической точки зрения представляют небезынтересное явление, особенно в аспекте данной работы, т. к. широко используются в художественной прозе для создания комического. Данные «богохульства» воспринимаются скорее как междометия и используются для передачи экспрессивности и эмоциональности речи персонажа.
Так называемые, богохульства выступают как средство литературной стилизации и поддерживаются авторским комментарием, оправдывающим их употребление именно в данных ситуациях. В XX веке богохульные междометные выражения не вызывают резкого протеста против их употребления, по сравнению с прежним отношением к ним. [Беляева, Хомяков 1985: 37]
Так, например, в рассказе О. Генри «Proof of the Pudding»:
| May high heaven witness that I will rest neither night nor day till the heartless villain that has stolen me child feels the weight of another's vengeance. («Proof of the Pudding», О. Генри) | Да будет всевышний свидетелем, что я не успокоюсь до тех пор, пока бессердечный злодей, похитивший мое дитя, не испытает на себе всей силы материнского отмщения! (перев. М. Богословской) |
Или, например:
| ...Good Lord! It's one trouble after another... Lordy! How I'm upset. («Proof of the Pudding», О. Генри) | Боже мой, что за несчастье! Одно за другим! ...Ах, боже мой! Я прямо сама не своя! (перев. М. Богословской) |
Такая речь в рассказе употребляется в качестве пародии на возвышенную речь, что можно проиллюстрировать следующими примерами из рассказов С. Ликока:
| Mong Dieu, cried De Smythe, he is lost! («A Lesson in Fiction», С. Ликок) | Боже великий! — вскричал фон Смит. — Он погиб! (перев. Д. Лившиц) |
| Great Caesar! I mean you are to pull a card out of the pack. («A Model Dialogue», С. Ликок) | Господи боже ты мой! Да вы должны сами взять карту, из колоды. (перев. Д. Лившиц) |
В обоих случаях, приведенных нами, богохульные междометия завуалированы. В первом примере мы видим выражение на французском языке. Во втором случае автор употребил выражение без прямого упоминания Бога.
Обратимся к следующим примерам:
| But as long as you have the price of a hack and can hire other people to play baseball for you and run races and do gymnastics when you sit in the shade and smoke and watch them — great heavens, what more do you want? («How to Live to be 200», С. Ликок) | Но если вы можете позволить себе, нанять человека, который стал бы играть за вас в бейсбол, участвовать в кроссах или заниматься гимнастикой, пока вы сидите в тени и покуриваете, глядя на него, — тогда... ну, тогда... о господи! — чего же еще вам остается желать? (перев. Д. Лившиц) |
| An' when I heah dat dey gwyne to sell us all off at oction in Richmon', oh, de good gracious! («A True Story», М. Твен) | Как услыхала я, что она повезет всех нас в Ричмонд на аукцион, я — господи боже ты мой! (перев. Н. Чуковский) |
Обильное употребление богохульных междометий в художественном тексте предопределяет их «стертость», они теряют непредсказуемость и семантически опустошаются, превращаясь в «пустые» формы.
Таким образом, следует, видимо, считать, что, так называемые, богохульства, подобно литературным словам, попадают под правило парадокса структуры текста: чем чаще встречается в тексте слово, тем меньше оно приносит информации. Наиболее частые слова являются наиболее семантически опустошенными, происходит «семантическое изнашивание» слов.
При передаче экспрессивной функции, отражающей отношение отправителя к тексту, задача переводчика состоит в том, чтобы сохранить экспрессивный эффект оригинала. При этом следует учитывать, что внешне однотипные стилистические средства подлинника и языка перевода могут не совпадать по степени экспрессивности. Переводчик должен иметь это в виду и в случае необходимости заменять их другими.
При рассмотрении, так называемых, богохульств необходимо упомянуть, что в состав парадигмы предложения кроме структур, выражающих нейтральное отношение говорящего к сообщаемому, входят его экспрессивные модификации.
Следует подчеркнуть, что нестандартные элементы литературного языка имеют определенный коммуникативный статус и языковую ценность, прежде всего как общепринятые экспрессивные средства стилистически сниженной речи, отражающие в какой-то мере функционально-стилистическое варьирование словарного состава национального языка. При этом они имеют все признаки разговорности, отражая психологию среднего носителя языка и ситуации повседневной жизни, имеют спонтанный характер выражения, характеризуются эмоциональностью, образностью, фамильярностью, как например, в рассказе М. Твена:
| An' is it mesilf, Dennis Hooligan, that ye'd be takon' for a dirty Injin, ye drawlin', lantern-jawed, spiderlegged divil! By the piper that played before Moses, I'll ate ye! («Niagara», М. Твен) | Как, это меня, Дениса Хулигена, ты принимаешь за грязного индейца? Ты гнусавый, зубастый, тонконогий дьявол! Клянусь лысиной пророка Моисея, я тебя сейчас съем. (перев. Э. Кабалевская) |
Перед нами пример удачного перевода, где взаимодействует разговорная и просторечная лексика, а также синтаксические средства, создающие яркую эмоциональную окрашенность текста.
Обратимся к следующему примеру. В сленге имеется несколько сложных образований со вторым элементом foot, означающих движение какого-либо характера; например, to pussyfoot — тихо, незаметно подкрасться, to hotfoot — поспешить и т. д.:
| I singlefoots up beside him. («The Pimienta Pancakes», О. Генри) | Я поравнялся с ним. (перев. М. Урнова) |
В данном случае в оригинале используется сленговое выражение, которое теряет экспрессивный компонент при переводе и имеет нейтральный эквивалент.
Небезынтересен пример из рассказа О. Генри «The Enchanted Profile», в котором переводчик также обращается к нейтральной лексике при переводе сленгового выражения:
| Isn't Ida a dead ringer for the lady's head on the silver dollar? («The Enchanted Profile», О. Генри) | Ведь Ида вылитая женская головка на серебряном долларе! (перев. Н. Дарузес) |
В середине XX века переводчики, как правило, прибегали к использованию нейтральной лексики при переводе сленга. Например:
Fantods («Journalism In Tennessee», М. Твен, перевод. Н. Дарузес) — тоска;
Cubs («The Judge's Spirited Woman», М. Твен, перевод В. Лившиц) — юнец;
Grubstakes («Christmas by Injunction», О. Генри, перев. Т. Озерской) — ссуда.
Выбор нейтральной лексики обусловлен экстралингвистическим фактором, строго закрепленной в отечественной стилистике нормой, не допускающей вульгаризмов, слов-табу и т. д.; переводчики, несмотря на наличие нестандартной просторечной лексики в языке оригинала, стремились перевести ее лексемами, принадлежащими к нейтральному пласту. Лишь в некоторых случаях переводчики прибегали к использованию эквивалентных просторечных форм.
Рассмотрим следующий пример из рассказа М. Твена:
| «Confound these Indians!» I said. («Niagara», М. Твен) | «Пропади она пропадом, эти индейцы», — сказал я себе. (перев. Э. Кабалевская) |
В данном примере мы снова видим перевод просторечия при помощи лексики, которая помечена в словаре как разговорная.
В следующем примере мы видим перевод достаточно нейтрального слова при помощи грубого просторечия «безмозглый дурак».
| I had a kind of cerebral sensation of foolishness in my ideas of ratiocination; but I pulled out the little brick and unwrapped my handkerchief off it. («Modern Rural Sports», О. Генри) | Я почувствовал, что я был безмозглый дурак, когда верил в законы дедукции, но все же вытащил из кармана свой маленький слиток, тщательно завернутый в платок. (перев. К. Чуковского) |
Далее обратимся к примеру, который представляет для нас несомненный интерес, так как мы видим два случая перевода английских лексем с использованием просторечий:
| I'll venture to say I've eaten more hog's food. («Self-made Men», С. Ликок) | Да уж кому — кому, а мне частенько приходилось уписывать свиное пойло. (перев. Д. Лившиц) |
В данном примере слово to eat, которое относится к нейтральной лексике, было переведено на русский язык сленгизмом, и относительно нейтральное английское выражение hog's food, которое образовано от сленгизма hogwash, со соответствующей пометой в электронном словаре Мультитран, также было переведено на русский язык при помощи сленга.
2.2.2. Лексико-семантические средства создания комического эффекта
Наиболее продуктивным способом создания комического эффекта является лексико-семантический, в основе, которого лежит «ассоциативно образное переосмысление значений, а именно тропы.» [Телия 1986: 71]. Тропы — это семантические преобразования языковых единиц, которые в определенном контексте трансформируют их значение путем установления отношения адекватности с единицами из другой предметной области.
При образовании тропов активную роль играет ассоциативное мышление. Тропы реорганизуют семантическое пространство языка и, снимая в нем границы между реальным и возможным, создают основу для постижения глубинной структуры реальности особым, «новым» способом, порождая «парадоксальную семантическую ситуацию».
В число основных тропов входят метафора, метаморфоза, метонимия, синекдоха (разновидность метонимии), гипербола, литота. По способности реорганизовывать семантическое пространство высказывания к тропам близко примыкают стилистические фигуры — сравнение, эпитет, оксюморон, которые часто вступают во взаимодействие с основными тропеическими преобразованиями. Вместе они образуют так называемые фигуры переосмысления, которые объединяются в определенные группы.
В данной работе хотелось бы рассмотреть такие тропы как сравнение, метафора, метонимия и эпитеты.
Сравнением называется образное словесное выражение, в котором изображаемое явление явным образом уподобляется другому по какому-либо общему для них признаку, и при этом в объекте сравнения выявляются новые, неординарные свойства. Далее приведены наиболее яркие и удачные примеры из рассказов М. Твена, О. Генри и С. Ликока:
| The landlady's tongue clattering sourly in the halls like a churn dasher dabbing in buttermilk. («The Purple Dress», О. Генри) | Во всех закоулках было слышно, как язык хозяйки раздраженно трещал и тарахтел будто сбивал масло в маслобойке. (перев. В. Маянц) |
| Around the first comer Stuffy turned, and stood for one minute. Then he seemed to puff out his rags as an owl puffs out his feathers, and fell to the sidewalk like a sunstricken horse. («Two Thanksgiving Day Gentlemen», О. Генри) | Дойдя до первого перекрестка, Стаффи остановился, постоял с минуту, потом стал как-то странно топорщить свои лохмотья, как сова топорщит перья, и упал на тротуар, словно пораженная солнечным ударом лошадь. (перев. В. Жак) |
| When he was showing me his cabinet of art curios his face lighted up like the door of a coke oven. («Conscience in Art», О. Генри) | Когда он показывал мне свой шкафчик с древностями, лицо у него раскраснелось, словно дверца печки, в которой пылает кокс. (перев. К. Чуковского) |
| After being cleaned and oiled, and regulated, my watch slowed down to that degree that it ticked like a tolling bell. («My Watch», М. Твен) | После чистки, смазки и всего прочего мои часы стали ходить так медленно, что их тиканье напоминало похоронный звон. (перев. Н. Дарузес) |
| My wife fell back like one stricken with death. («Experience of the McWilliamses with Membranous Croup», М. Твен) | Моя жена вздрогнула, словно пораженная насмерть. (перев. Н. Дарузес) |
| Well, you were wasting your time, because he is deaf and dumb, and as blind as a badger! («How the Author was Sold in Newark», М. Твен) | Тогда вы зря потратили время: он глух, нем и к тому же слеп, как летучая мышь! (перев. Н. Дарузес) |
| After he had got his undershirt on, Jiggins used to hitch himself up like a dog in harness and do Sandow exercises. («How to Live to be 200», С. Ликок) | Надев нижнюю рубашку, Джиггинс начинал как-то странно дергаться из стороны в сторону, словно собака в упряжке, и проделывал упражнения по системе Сэндоу. (перев. Д. Лившиц) |
| The Great Detective bounded from his chair as if he had been kicked from below. («Maddened by Mystery: or, The Defective Detective», С. Ликок) | Великий сыщик привскочил, словно ему поддали ногой под зад. (перев. Е. Корнеевой) |
| The unhappy young man stared wildly for a moment, then wrung papa's hand, paid him a month's board in advance, and broke down and sobbed like a child. («The Awful Fate of Melpomenus Jones», С. Ликок) | Несчастный молодой человек сначала вытаращил глаза, а потом яростно стиснул папину руку, уплатил за месяц вперед и вдруг разрыдался как ребенок. (перев. Д. Лившиц) |
В данных примерах мы видим использование сравнений для создания необходимого эмоционально-экспрессивного эффекта.
Далее перейдем к рассмотрению наиболее распространенного тропа, метафоры. Метафора — это такое семантическое преобразование, при котором образ, сформированный относительно одного класса объектов, прилагается к другому классу или конкретному представителю класса. Например:
| Well, sir, it took Bird City just ten minutes to realize that it was in a cage. («The Octopus Marooned», О. Генри) | Да, сэр, не прошло и десяти минут, как Птичий Город понял, что дверца клетки захлопнулась. (перев. К. Чуковского) |
В данном случае для перевода метафоры был удачно использовал тот же стилистический прием,
| With the young woman playing the cling ivy to his oak Soapy walked past the policeman overcome with gloom. («The Cop and the Anthem», О. Генри) | Молодая женщина обвилась вокруг Сопи, как плющ вокруг дуба, и под руку с ней он мрачно проследовал мимо блюстителя порядка. (перев. А. Горлина) |
На данном примере мы видим использование метафоры в оригинале, которая передается на русский язык при помощи сравнения.
| Even after his death he leaves a long trail of second-rate relations spattered over the front seats of fifty years of history. («The Life of John Smith», С. Ликок) | Даже после смерти он оставляет длинный хвост второсортных родственников, которые еще лет пятьдесят занимают все лучшие места в истории. (перев. Д. Лившиц) |
При своей реализации в тексте метафора может актуализировать и признаки буквального значения, создавая единый метафорический контекст. Генитивная метафора порождает синтетический троп — метафору-сравнение. Особенностью этого семантического преобразования является то, что конкретные субстантивные компоненты генитивной конструкции вступают в особые отношения друг с другом, обнаруживая одновременно и слитность нормативной и метафорической семантики одного из компонентов, и раздельность сравнительной конструкции. Синтез же достигается за счет того, что исходная предметность метафорического компонента как бы пронизывает неметафорический компонент, и образный смысл рождается из их взаимопроникновения.
Образная (экспрессивная) метафора выполняет в языке роль средства, создающего зрительное представление об обозначаемом, которое может выступать мотивом эмоциональной оценки. Такая метафора является по своему характеру и функции экспрессивно-оценочной, она предназначена «не только и не столько для целей расчленения и вербализации действительности, сколько для прагматических целей: метафора такого рода не описывает, а выражает через исходный образ эмотивное отношение говорящего к обозначаемому данного языкового знака» [Цоллер 1996: 67].
Однако экспрессивная (образная) метафора может и не выступать как средство выражения эмоциональной оценки; ее назначение — создание яркого зрительного, «картинного» представления об обозначаемом, изобразительно-выразительная, эстетическая функция. Например:
| Oh, and the next two hours tripped by on rosy wings. («The Gift of the Magi», О. Генри) | Следующие два часа пролетели на розовых крыльях. (перевод Е. Калашниковой) |
| She was a cheerful, hearty soul, and it was no more trouble for her to laugh than it is for a bird to sing. («A True Story», М. Твен) | Нрав у нее был веселый и добродушный, и смеяться ей было так же легко, как птице петь. (перев. К. Чуковского) |
В обоих приведенных примерах мы видим яркие, но уже «избитые метафоры», которые в первом случае переводятся при помощи того же стилистического приема, а во втором случае при помощи сравнения.
Очевидно, что в развитии метафорического значения в компаративных тропах большую роль играют эпитеты — определения, акцентирующие в образном объекте признаки, которые одновременно необходимы как для развития переносного значения метафорической конструкции, так и для ее соотнесения с реальностью: В то же время эпитет сам по себе может придавать всей конструкции метафорическое значение, формулируя образные признаковые сближения. Например:
| But this grim, abject, specious, subservient, burr-like wreck of a man would not be shaken off. («No Story», О. Генри) | Но стряхнуть этот фамильярный, подобострастный, упорный, несчастный репейник в человеческом образе было не так-то легко. (перев. Г. Конюшкова) |
| I asked Jeff, jestingly, if he had ever, during his checkered, plaided, mottled, pied and dappled career, conducted an enterprise of the class to which the word «trust» had been applied. («The Octopus Marooned», О. Генри) | Я, шутя, спросил Джеффа, не приводилось ли ему на протяжении его пестрой, полосатой, клетчатой и крапленой карьеры стоять во главе предприятия, которому можно было бы дать наименование «треста». (перев. К. Чуковского) |
| Do you mean to tell me that them infernal clod-hopping, dough-headed, pup-faced, goose-brained, gatestealing, rabbit-eared sons of horse thieves have soaked us for that much? («The Chair of Philanthromathematics», О. Генри) | Неужели ты хочешь сказать, что эти проклятые сыны конокрадов, эти толстоголовые олухи, эти заячьи уши, эти собачьи морды, эти гусиные мозги высосали из нас столько денег? (перев. К. Чуковского) |
| Do you want to live to be really old, to enjoy a grand, green, exuberant, boastful old age and to make yourself a nuisance to your whole neighbourhood with your reminiscences? («How to Live to be 200», С. Ликок) | Хотите дожить до настоящего пожилого возраста, хотите насладиться великолепной, цветущей, роскошной, самодовольной старостью и изводить своими воспоминаниями всех ваших соседей? (перев. Д. Лившиц) |
| The manager was a grave, calm man. («My Financial Career», С. Ликок) | Управляющий был серьезный, солидного вида мужчина. (перев. Д. Лившиц) |
| Ah-Yen is a quiet little celestial with a grave and thoughtful face, and that melancholy contemplative disposition so often noticed in his countrymen. («Number Fifty-Six», С. Ликок) | А-янь — это низенький тихий китаец с серьезным, задумчивым лицом и с тем меланхолически-созерцательным складом характера, какой так часто можно наблюдать у его соотечественников. (перев. Д. Лившиц) |
| ...she has no sympathy for me in her cold marble countenance — so beautiful and so heartless! («The Capitoline Venus», М. Твен) | ...она мне нисколько не сочувствует, это видно по ее холодному, каменному лицу — так прекрасна и так бессердечна! (перев. Н. Дарузес) |
| I will not call this matter of George Fisher's a great deathless and unrelenting swindle upon the government and people of the United States — for it has never been so decided. («The Case Of George Fisher», М. Твен) | Я мог бы сразу назвать это дело великим бессмертным и неустанным запусканием рук в карманы казны и американского народа, но я воздержусь. (перев. А. Старцева) |
Нами были приведены примеры с яркими сравнениями, которые не утеряли свою эмоциональность, экспрессивность и оценочность при переводе.
Далее рассмотрим метонимию. Это вид тропа, который переносит наименование предмета или класса предметов на другой класс или отдельный предмет, ассоциируемый с данным по смежности, сопредельности или вовлеченности в ту же ситуацию на основании временных, пространственных характеристик или причинных связей. Например:
| It's 9.45 o'clock and not a single picture hat or piece of pineapple chewing gum has shown up yet. («The Romance of a Busy Broker», О. Генри) | Сейчас, десять сорок пять, но еще ни одна модная шляпка и ни одна палочка жевательной резинки не явилась. (перев. под ред. М. Лорие) |
Переводчик сохранил метафору для передачи необходимого оценочного эффекта.
Различие метафоры и метонимии сводится к тому, что метафора создает словесный образ, проецируя друг на друга два различных денотативных пространства, тогда как метонимия осуществляет преобразование на основании соположения двух вербальных образов в пределах одного и того же денотативного пространства. Такая разнонаправленность позволила в свое время Р. Якобсону связать метафору с парадигматическими, а метонимию — с синтагматическими механизмами порождения языковых значений и текста [Якобсон 1987]
Разнонаправленность метафоры и метонимии и становится основанием для их взаимодействия. Взаимодействие же между метафорой и метонимией возможно, потому что как метафорический, так и метонимический перенос значения основаны на ассоциативном принципе. Метафора при этом может формировать отношение изоморфизма между различными денотативными пространствами на основании минимального числа общих семантических признаков, а метонимия, наоборот, осуществляя перемещение сущностей в одном денотативном пространстве, способна вовлекать в это пространство неограниченное множество семантических признаков. Поэтому в реальном художественном тексте взаимодействие метафорических и метонимических переносов может порождать синтетическое тропеическое преобразование — метонимическую метафору, трансформационный эффект которой возникает в тексте не на базе абстрактного принципа аналогии, а основан на конкретной связи элементов зрительного ряда.
Весьма интересно рассмотреть такие средства создания комического как игра слов и каламбур. Игра слов — стилистический оборот речи, основанный на принципе смыслового объединения в одном контексте разных значений одного слова, однозвучности или подобия звучания при имеющемся смысловом различии; к игре слов относятся также разного рода выразительные аномалии, возникающие вследствие осознанного нарушения нормы. Функциональные эффекты игры слов обусловлены ее прагматической направленностью. Каламбур — фигура, представляющая собой игру слов, намеренное соединение в одном контексте двух значений одного и того же слова или использование сходства в звучании разных слов для создания комического эффекта.
Игровой принцип организации текста не так часто привлекает к себе внимание исследователей. Даже в работах, посвященных иронии, лингвистическим средствам выражения комического проблема функционирования каламбуров изучается довольно редко. Игровая функция рассматривается как одна из периферийных функций языка. Она является разновидностью эстетической функции и свойственна не всем текстам. Однако в определённых условиях она становится ведущей функцией в тексте, например, в юмористическом рассказе, скетче и т. п. Игровая функция особенно отчётливо проявляется в текстах, где эксплицитно выражается один смысл, а имплицитно — другой. Это такие тексты или фрагменты текста, которые заключают аллюзию, перифразу, феномен полисемии или омонимии. Игру слов (каламбур) можно считать одним из наиболее характерных проявлений игровой функции, так как в каламбуре всегда взаимодействуют два вида текста: обыгрывающий, данный непосредственно, и обыгрываемый, подразумеваемый при восприятии. Отметим также, что одной из функций каламбура является увеличение количества подаваемой информации. Двуплановость каламбура, о которой говорилось выше, приводит к появлению дополнительных коннотаций у различных единиц каждого из текстов, что делает из игры слов речевой акт, позволяющий значительно увеличивать объём сообщаемой информации. Это свойство игры слов используется в тексте, задача которого — предоставить максимум сведений посредством небольшого числа языковых единиц.
| While I soliloquized a quantity about this bird with the Jackson plumage to his name. («The Pimienta Pancakes», О. Генри) | Пока я некоторое время произносил монологи о птице, которую украшает плюмаж в виде фамилии Джексон. (перев. М. Урнова) |
Здесь игра слов, основанная на двух значениях слова bird «птица» и разг. «парень, тип».
| Your infatuated parents may have denounced you by the name of Jackson, but you sure moulted into a twittering Willie. («The Pimienta Pancakes», О. Генри) | Ослепленные любовью родители может и обозвали вас Джексоном, но после линьки вы определенно превратились в трясущегося мурашку. (перев. М. Урнова) |
В данном случае игра слов основана на таких значениях слова denounce, как «осуждать» и «обрекать», на сходстве имени Willie со словом willies (мн. ч., сленг), означающим «нервную дрожь».
| The fragrance of flowers — both mille and cauli. («Extradited from Bohemia», О. Генри) | Пахло цветами и цветной капустой. (перев. Н. Дарузес) |
Игра слов основана на идентичном окончании слов mille flower «цветочный одеколон», букв. «тысяча цветов» и cauliflower «цветная капуста».
| They had the appearance of men to whom life had appeared as a reversible coat — seamy on both sides. («The Hiding of Black Bill», О. Генри) | У обоих был такой вид, словно грубые швы изнанки жизни давно уже натерли им мозоли по всему телу. (перев. Т. Озерской) |
Игра слов основана на прямом и переносном значениях слова seamy — покрытый швами и перен. неприглядный (о стороне жизни).
| It did not exactly beggar description, but it certainly had that word on the look-out for the mendicancy squad. («The Gift of the Magi», О. Генри) | В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. (перев. Е. Калашникова) |
Здесь игра слов основана на разложении клише to beggar description (не поддаваться описанию) и выделении глагола beggar в его прямом значении (доводить до нищеты).
| I keep my money in cash in my trousers pocket and my savings in silver dollars in a sock. («My Financial Career», С. Ликок) | Деньги на повседневные расходы я держу в кармане брюк, а свои сбережения — в серебряных долларах — храню в старом носке. (перев. Д. Лившиц) |
Здесь для передачи комического эффекта переводчик удачно использует фоновые знания читателя при переводе «sock» при помощи словосочетания «старый носок», что более понятно читателю того времени, поскольку многие больше доверяли своим «носкам» нежели банкам, тогда как для современного читателя оппозиция «серебряные доллары» — «старый носок» усиливает комический эффект.
| Lord Oxhead sat gazing fixedly at the library fire. («A Romance In One Chapter», С. Ликок) | Лорд Оксхед сидел в своей библиотеке, устремив взгляд на огонь, пылавший в камине. (перев. Д. Лившиц) |
Игра слов основана на «говорящей фамилии» лорда Oxhead, которая переводится как «бычья голова», «глупец», «дурак».
| Then papa began to get very tired of Jones, and fidgeted and finally said, with jocular irony, that Jones had better stay all night, they could give him a shake-down. («The Awful Fate of Melpomenus Jones», С. Ликок) | Теперь Джонс уже порядком надоел папе; папа начал беспокойно ерзать на стуле и в конце концов с шутливой иронией сказал, что пусть уж лучше Джонс остается ночевать, — у них найдется для него соломенный тюфяк. (перев. Д. Лившиц) |
Здесь игра слов основана на переводе «shake-down», в сленге данное слово обозначает «приработка, вымогательство, шантаж».
| ...but he ended by forgiving me cordially and inviting me down to the drug store to wash away all animosity in a friendly bumper of «Fahnestock's Vermifuge». («Experience of the McWilliamses with Membranous Croup», М. Твен) | Однако он кончил тем, что сердечно простил меня, предложив дружески обмыть наше примирение в соседней аптеке полным стаканом «Глистогонки Фанштока». (перев. Н. Дарузес) |
В данном примере игра слов основана на значении слова Fahnestock, которое используется в словосочетании fahnestock clip — пружинный зажим.
| Mortimer, a tablespoonful every half-hour will — Oh, the child needs belladonna, too; I know she does — and aconite. («Experience Of The Mcwilliamses With Membranous Croup», М. Твен) | Мортимер, если давать столовую ложку каждые полчаса, тогда... Ей нужно давать белладонну, я знаю, что нужно, и аконит тоже. (перев. Н. Дарузес) |
В данном случае игра слов основывается на том, что белладонна является сонным зельем, а аконит — отравой, которые собираются давать ребенку, чтобы его вылечить.
Далее необходимо отметить, что авторам коротких рассказов, а именно О. Генри, М. Твену и С. Ликоку, характерны различного вида несоответствия: лексические, фонетические и грамматические.
Лексические несоответствия используются как в авторской речи, так и в речи персонажей (использование книжной лексики для описания обыденных ситуаций).
Так, например, рассказ «The Moment of Victory» написан в обычной для О. Генри манере, включающей сочетание нейтральных и возвышенных или ученых слов (exonerate them from the face of the earth; for emitting such sentiments; cannon's larynx и т. д.), что создает комический эффект, особенно если употребляются слова, несоответствующие грамматическим и лингвистическим нормам (a complete revelation вместо a complete revolution). О. Генри часто производит необычные слова (self-unsatisfying, uninsubordination и т. п.), которые, поскольку они создаются по продуктивным моделям, совершенно понятны. Встречаются также и случаи просторечного употребления; например, прилагательных вместо наречий (you have so sudden taken a personal interest; jibed with his name considerable).
В рассказе «The Hand that Riles the World» («Рука, которая терзает мир») мы встречаем многочисленные случаи неправильного употребления слов, например, sociable вместо social, indiscriminating вместо incriminating, septic вместо sceptic и т. д. Здесь также встречаются псевдонаучные обороты, типа а man of sufficient ingratiation and connected system of mental delinquency...; или неожиданные сочетания, типа two means of self-culture and disorder. Также, рассказ изобилует грамматическими нарушениями, например, says I; или we... strikes out for Washington; или I haven't no ideas; I can't read nor wright; или he liked the idea immense и т. д. Сам заголовок, естественно, ассоциируется с литературным клише that rules the world, чем и создается комический эффект:
| And I think your partner, Mr. Tucker, 'goes on Bill, 'is also a man of sufficient ingratiation and connected system of mental delinquency to assist you in securing the appointment. («The Hand that Riles the World», О. Генри) | Мне сдается, что и твой компаньон, мистер Таккер, тоже человек мозговитый и может оказать тебе содействие. (перев. К. Чуковского) |
Или, например, обратимся к следующему примеру:
| True, the ball had hit him, oh yes, it had hit him, but it had glanced off against a family Bible, which he carried in his waistcoat in case of illness, struck some hymns that he had in his hip-pocket, and, glancing off again, had flattened itself against De Vaux's diary of his life in the desert, which was in his knapsack. («A Lesson in Fiction», С. Ликок) | Пуля действительно попала ему прямо в грудь, да, прямо в грудь, но она скользнула по семейной библии, которую он носил в кармане жилета на случай болезни, повредила несколько гимнов, лежавших в заднем кармане, и сплющилась, наткнувшись на записную книжку, в которой де Во вел дневник и которую носил в рюкзаке. (перев. Д. Лившиц) |
Смысл комическое в данном примере достигается игрой оппозиционных смыслов «возвышенное» — «низменное», ведущейся на уровне контрастного использования слов.
Или, например,
| Within the hour, another friend assured me that it was policy to «feed a cold and starve a fever». I had both. So I thought it best to fill myself up for the cold, and then keep dark and let the fever starve awhile. («Curing A Cold», М. Твен) | Я внял и этому совету. Не прошло и часа, как еще один мой друг заверил меня, что лучший способ лечения — «питать простуду и морить лихорадку». Я страдал и тем и другим. Я решил поэтому сперва как следует наесться, а затем уж взять лихорадку измором. (перев. Н. Дехтяревой) |
В данном случае комический эффект создается за счет несоответствующих понятий.
В рассказах мы видим использование научной или псевдонаучной лексики, искаженные или выдуманные термины в речи персонажей (часто в сочетании с грамматическими и фонетическими нарушениями, сленговыми и просторечными словами):
| The fact that it is not diaphanous convinces me that it is a dense vapor formed by the calorification of ascending moisture dephlogisticated by refraction. A few endiometrical experiments would confirm this, but it is not necessary. The thing is obvious. («Some Learned Fables, For Good Old Boys And Girls», М. Твен) | Отсутствие прозрачности убеждает, что перед нами конденсированный пар, образованный при нагревании восходящего потока влаги, оксидированной путем рефракции. Мое заключение легко было бы подтвердить полиметрическими измерениями, но я не вижу в них необходимости. Все и так ясно. (перев. В. Хинкиса) |
| She mixed a decoction composed of molasses, aquafortis, turpentine, and various other drugs, and instructed me to take a wine-glass full of it every fifteen minutes. («Curing A Cold», М. Твен) | Она приготовила декокт из черной патоки, крепкой водки, скипидара и множества других снадобий и наказала мне принимать его по полной рюмке через каждые четверть часа. (перев. Н. Дехтяревой) |
| A hundred years ago there were no bacilli, no ptomaine poisoning, no diphtheria, and no appendicitis. («How to be a Doctor», С. Ликок) | Ведь всего сотню лет назад не было ни бацилл, ни отравления птомаинами, ни дифтерита, ни аппендицита. (перев. Д. Лившиц) |
| Fisher Hill was a low, malarial town; and a compound hypothetical pneumocardiac anti-scorbutic tonic was just what I diagnosed the crowd as needing. («Jeff Peters as a Personal Magnet», О. Генри) | Рыбачья Гора, хоть и называлась Горой, но была расположена в болотистой, малярийной местности; и я поставил диагноз, что населению как раз не хватает легочно-сердечной и противозолотушной микстуры. (перев. К. Чуковского) |
В рассказах М. Твена, О. Генри и С. Ликока часто используются фонетические и грамматические стилистические средства:
Так, например, в рассказах американских авторов М. Твена и О. Генри наиболее типичным в языковом отношении является обычное для южных районов просторечье — грамматические и фонетические отклонения от нормы; основные из последних приводятся здесь в алфавитном порядке:
axed = asked; b'ars = bears; b'long = belong; co't = court; cyan't = can't; cyarin' = carrying; doin's = doing; drap = drop; ef = if; et = ate; fam'ly = family; fa'r and squar' = fair and square; f'om = from; fur = far; git = get; groun' = ground; hev = have; 'joumed = adjourned; keer = care; killian = killing; kin = can; Tows = allows; monyments = monuments; 'mongst = amongsr; no mo'n = no more than; ov = of; pore = poor; riz = risen; sech = such; sho = sure; taint = it isn't; thar = there; t'other = the other; 'tween = between; 'uns = ones; 'ventory = inventory; wounder = wonder; yo' = your; youm = yours и т. д.
Например:
| The last man to drap was when yo' uncle, Jedge Paisley Goree, 'joumed co't and shot Len oltrane fom the bench. Missis Garvey and me, we come fom the po' white trash. Nobody wouldn't pick a feud with we 'uns, no mo'n with a fam'ly of tree-toads. Quality people everywhar, says Missis Garvey, has feuds. We 'uns ain't quality, but we're uyin' into it as fur as we can. 'Take the money, then,' says Missis Garvey, 'and buy Mr. Goree's feud, fa'r and squar'. («A Blackjack Bargainer», О. Генри) | Последний раз угробили человека, когда ваш дядя, судья Пэйсли Гори, объявил, что заседание суда откладывается, и застрелил Лена Колтрена с судейского кресла. Мы с миссис Гарви вышли из низов. Никто не затеет с нами распри, все равно как с древесными лягушками. Миссис Гарви говорит, что у всех родовитых людей есть распри. Мы-то не родовитые, но деньги есть, вот и обзаводимся чем можем. «Так возьми деньги, — сказала миссис Гарви, — и купи распрю мистера Гори, честно и благородно». (перев. М. Лорие) |
| ...that one o' dese days some gen'l'man's nigger gwyne to get killed wid jis' such damn foolishness as dis! («Curing A Cold», М. Твен) | ...что вот-де из-за таких вот глупостей какой-нибудь цветной джентльмен, глядишь, и впрямь утонет! (перев. Н. Дехтяревой) |
Необходимо заметить, что комические рассказы О. Генри, М. Твена, С. Ликока представляют собой необычное сочетание ироничной и довольно замысловатой авторской речи, насыщенной яркими сравнениями (например, that went through like a motion to adjourn) и неожиданными сочетаниями (например, pillowshams, churches, strawberry feasts and habeas corpus flourished), и просторечий, характеризующихся:
— нарушениями грамматической нормы (например, that steer's tail ain't badly drawed; knowed; them вместо those; them buzzards; considerable в качестве наречия considerably; формы причастия I на a-: a-wavin', a-cuttin', a-wallin', a-layin'; she вместо it: she seems to me вместо it seems to me);
— своеобразным произношением (argyment = argument; critter = creature; ellum = elm; gin-u-ine = genuine; jest = just; nat'ral = natural; propriation = appropriation; skeered = scared; would a-been = would have been; опущение конечного g: askin', calculatin', circlin', scootin' и т. д.).
Обратимся к примеру из рассказа М. Твена «A True Story Repeated Word For Word As I Heard It», где автор очень четко передает фонетически и грамматически неправильную речь малообразованного человека:
| Has I had any trouble? Misto C-----, I's gwyne to tell you, den I leave it to you. I was bawn down 'mongst de slaves; I knows all 'bout slavery, 'case I ben one of 'em my own se'f. Well sah, my ole man — dat's my husban' — he was lov an' kind to me, j ist as kind as you is to yo' own wife. An' we had chil'en — seven chil'en — an' loved dem chil'en jist de same as you loves yo' chil'en. Dey was black, but de Lord can't make chil'en so black but what dey mother loves 'em an' wouldn't give 'em up, no, not for anything dat's in dis whole world. («A True Story Repeated Word For Word As I Heard It», М. Твен) | Знала ли я горе? Мисту Клеменс, я вам расскажу, а вы судите сами. Я родилась среди рабов; я знаю, что такое рабство, потому что сама была рабыней. Ну вот мой старик — муж мой — любил меня и был ласков со мной, точь-в-точь как вы ласковы с вашей женой. И были у нас дети — семеро деток, — и мы любили их, точь-в-точь как вы любите ваших деток. Они были черные, но бог не может сделать детей такими черными, чтобы мать не любила их и согласилась расстаться с ними, — нет, ни за что, даже за все богатства мира. (перев. Н. Чуковского) |
Или, например:
| I had an idea that a person about to open an account must needs consult the manager. («My Financial Career», С. Ликок) | Мне почему-то казалось, что перед тем, как открыть счет, клиент должен непременно посоветоваться с управляющим. (перев. Д. Лившиц) |
В данном примере мы видим грамматически неправильную речь героя для передачи экспрессивного и эмоционального эффекта.
Или в другом примере, имитация акцентов и диалектов с их лексическими, грамматическими и фонетическими нарушениями:
| Sometimes this creature goeth about with a long stick ye which it putteth to its face and bloweth fire and smoke through ye same with a sudden and most damnable bruit and noise that doth fright its prey to death, and so seizeth it in its talons and walketh away to its habitat, consumed with a most fierce and devilish joy. («Some Learned Fables, For Good Old Boys And Girls», М. Твен) | А еще имел при себе человек длинную палку и, оную приставив ко груди, изрыгал из нее пламень и дым, от коих жертва в страхе падала наземь, он же закогтив ее, тащил в свое логово и там пожирал с ликованием, поистине диавольским. (перев. В. Хинкиса) |
| Jones, if you don't want to be discharged from the Musseum, make the next primeaveal weppons more careful — you couldn't even fool one of these sleepy old syentific grannys from the Coledge with the last ones. And mind you the animles you carved on some of the Bone Ornaments is a blame sight too good for any primeaveal man that was ever fooled. («Some Learned Fables, For Good Old Boys And Girls», М. Твен) | Джонс, ежели ты не хочешь чтоб тебя выставили в три шеи из музея, делай в другой раз первобытное оружие на совесть, а то мы не смогли надуть даже дохлых ученых старикашек из колледжа. И еще запомни, что звери, которых ты вырезал на костяных украшениях, слишком хороши для первобытного человека, это всякому дураку видно. (перев. В. Хинкиса) |
И в первом и во втором случаях мы видим речь малообразованного человека, что передается при помощи нарушения грамматических норм языка.
| Doc Hoskins am done gone twenty miles in de country to see some sick persons. He's de only doctor in de town, and Massa Banks am powerful bad off. He sent me to ax you to please, suh, come. («Jeff Peters as a Personal Magnet», О. Генри) | ...доктора Хоскина уехала из города за двадцать миль... в деревню... его вызвали к больному. Он один врач на весь город, а судья Бенкса очень плоха. Он послал меня. Пожалуйста, идите к нему. Он очень, очень просит. (перев. К. Чуковского) |
Здесь воспроизводится речевая манера негра с преувеличенными особенностями произношения и грамматическими отклонениями: am done gone = is (has) gone; am powerful bad off = is very bad; de = the; ax = ask; suh = sir
| «Vass!» he cried. «Is dere people in de world mit der foolishness to die because leafs dey drop off from a confounded vine? I haf not heard of such a thing. No, I will not bose as a model for your fool hermit-dunderhead. Vy do you allow dot silly pusiness to come in der prain of her? Ach, dot poor leetle Miss Yohnsy.» («The Last Leaf», О. Генри) | — Что! — кричал он. — Возможна ли такая глупость — умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси! (перев. Н. Дарузес) |
В данном примере орфографически передается речевая манера Бермана, характеризующаяся сильным немецким акцентом: удлинением гласных, например, leetle вместо little, отсутствием звонких согласных в конце слов, например, haf [hæf] вместо have [hæv] (goot вместо good); заменой [ð] на [d], [w] на [v], например, dere вместо there, de вместо the, dey вместо they, dot вместо that, vy вместо why, vill вместо will, ve вместо we, Yohnsy вместо Johnsy и т. п.; смешением звонкости и глухости, например, pusiness вместо business, prain вместо brain, peen вместо been и наоборот, bose вместо pose, blace вместо place, baint вместо paint. Эту речевую характеристику дополняет употребление немецких слов: mit (with), Gott (God), артиклей и т. п.
Таким образом, изученный материал позволяет сделать следующие выводы:
1. Языковые художественные средства служат для выражения комического. Основные приемы создания комического могут быть подразделены на лексико-стилистические и лексико-семантические.
Языковые единицы служат емким и экономным языковым средством объективации многообразных проявлений действительности и состояний человека — сферы его интеллектуальной и эмоциональной деятельности.
2. Среди лексико-стилистических нами были исследованы такие приемы, как использование автором сленга, просторечия и богохульств в речи своих героев и их переводы на русский язык.
В данном отношении также была рассмотрена проблема стиля и стилистической нормы. В рамках исследования был сделан вывод, что стиль должен быть таким, чтобы использованные в нем языковые средства и их организация приводили к коммуникативному эффекту; и норма — совокупность правил выбора языков средств всех уровней для построения социально-корректного высказывания.
Далее, было рассмотрено просторечие, которое подразделяется на внелитературное, локально-территориальное, этническое и лексическое просторечие. Наибольший интерес для нас представляет именно лексическое просторечие, которое в свою очередь делиться на экспрессивное и социально-профессиональное. Кроме того, для данного исследования представляет большой интерес изученный материал по сленгу, вульгаризмам и богохульствам.
Необходимо заметить, что воздействие нестандартной лексики почти всегда сопровождается форсированием эмоций говорящего, изменениями в экспрессивной окраске.
Анализ языкового материала позволил выявить, что сниженная лексика, а именно просторечия, сленг, вульгаризмы и богохульства, чаще используется в рассказах О. Генри и М. Твена, чем у С. Ликока, причем в рассказах М. Твена мы можем встретить слова, которые помечены в словаре как вульгаризмы и табуированные слова, относящиеся к самому сниженному пласту лексики. В рассказах С. Ликока как правило используется более нейтральная лексика, вследствие чего они менее экспрессивны и эмоционально окрашены.
Сравнение английского варианта с русским переводом, на примере рассказов О. Генри, М. Твена и С. Ликока, показало, что, как правило, переводчики стараются использовать нейтральную лексику для перевода сленгизмов. Но в функциональной системе перевода также имеется экспрессивное просторечие, и переводчики удачно использовали элементы просторечной лексики для передачи наиболее адекватного перевода.
3. Следующая группа, которая была исследована это лексико-семантические средства выражения комического. В основе данного приема лежит ассоциативно образное переосмысление, а именно тропы. В данной работе были рассмотрены такие приемы как сравнение, метафора, метонимия и эпитет.
Исследование и анализ материала позволили выявить, что в рассказах О. Генри, М. Твена и С. Ликока наиболее частотно употребление сравнений и эпитетов, которые переводятся на русский язык с использованием, как правило, тех же языковых средств. Метафора и метонимия встречаются в рассказах О. Генри, М. Твена и С. Ликока гораздо реже.
Далее нами были исследованы такие средства создания комического как каламбур и игра слов. В данных стилистических приемах с особой силой предстают все национальные особенности юмора посредством своей национально-языковой формы. Они сохраняют почти не передаваемую средствами другого языка особую национальную прелесть и колорит.
Сатирико-юмористический эффект в языке рассказов достигается смешением разного рода лексических, грамматических и фонетических несоответствий, которые весьма характерны авторам коротких рассказов.
У О. Генри и М. Твена типичным является изображение обычного для южных районов просторечия — грамматические и фонетические отклонения от нормы. На русский язык данные отклонения передаются, как правило, при помощи приема компенсации, т. е. неправильность речи передается просторечной лексикой, или при помощи имитации акцента и диалектов.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
