Марку Твену, хотя он и был создателем Тома Сойера — самого обаятельного мальчика среди литературных персонажей, — на самом деле больше нравились маленькие девочки, и именно из-за его интереса и привязанности к моей маленькой дочурке Хелен мы так близко познакомились с ним и так сошлись в последние месяцы его жизни. Твен часто шутливо говорил, что интересны только девочки, а мальчиков вообще не должно быть, пока они не станут мужчинами. В действительности же его интерес вызывало любое юное существо. В одной из книг, которую он подарил Хелен, он написал: «Лучше быть молодым майским жуком, чем старой райской птицей».
В первый его приезд в наш дом на Бермудах нас сблизил один забавный случай, прямо как в эпизоде из какой-нибудь книги, написанной им же самим. На флагмане «Эвриал» было торжество, и мы прослышали, что после полудня там произойдет нечто необычное и таинственное. Тогда мы уговорили Марка Твена поехать туда вместе с нами на пароходике, на который, как нас предупредили, опаздывать не стоит. Когда степенное суденышко с грузом беззаботных представителей рода человеческого, спокойно пыхтя, шло Проливом, нас до смерти перепугало появление какого-то шлюпа, выставившего напоказ грозную пушку и полного свирепых на вид пиратов! Они были вооружены до зубов и дико жестикулировали. Пираты окликнули нас, но так как мы не ответили, у носа нашего судна прогремело три выстрела, что быстро заставило нас бросить якорь. Пираты с таким азартом и поспешностью вторглись к нам на борт, что не удосужились хорошенько пришвартоваться, и, унесенный течением, шлюп закружился в водовороте, наскочил на скалу и затонул в Проливе. Кровожадная толпа кишела на нашем пароходике, захватив офицеров, двоих из которых заставили пройтись во всем облачении по доске, после чего те тотчас оказались в воде. Пираты сдернули британский флаг и вместо него подняли свой, с черепом и скрещенными костями. Совсем запугав команду и пассажиров, пираты приказали кораблю следовать к разбойничьему логову, официально известному как флагман «Эвриал», который ожидал своих гостей у пристани на верфи. Шутка была разыграна превосходно, костюмы были совсем как настоящие, а перевоплощение таким полным, что всем показалось, будто мы перенеслись в далекие времена древней истории Бермуд, когда, как гласит предание, пленение пиратами в этих водах вовсе не было чем-то необычным, но наоборот — явлением почти заурядным. Это восхитительное приключение пришлось по душе Марку Твену, очаровав его своим молодым задором.
Несколько дней спустя, когда Твен зашел в Бэй-Хаус за Хелен, чтобы взять ее с собой на море купаться, он рассказал нам о том, что произошло с ним накануне вечером, когда он выступал с небольшой речью в больнице. Его предупредили, что он будет представлен собравшимся Главным судьей, которого Твен никогда прежде не видел. Он приехал заранее, его провели в зал, где его приветствовали несколько старых знакомых, а кроме того, несколько человек, которых он не знал. Вскоре зал заполнился, прибыло и «высочество», и его усадили, а Главного судьи все не было. Твен разволновался, считая невежливым заставлять публику ждать, и уже собирался было сказать сидевшему рядом молодому человеку: «Едва только этот проклятый Главный судья появится, мы тотчас сможем начать», — да, слова чуть было не слетели с его губ, — как вдруг «молодой человек» поднялся и стал представлять его публике!
Именно в это свое пребывание на Бермудах Марк Твен решил обзавестись собственным аквариумом «с маленькими девочками вместо рыбок и им самим в качестве единственного сома в пруду». И Хелен одна из первых была награждена знаком отличия — маленькой эмалевой брошкой в виде рыбки «морской ангел». Твен уверял, что иногда, когда он чувствует прилив скромности, он согласен быть и пескарем, но боится, что ему все-таки уготована роль сома.
У Твена на протяжении всей жизни была привычка подчеркивать в книгах или журналах все, что ему казалось верным или удачно сказанным. В одном журнале, который он читал, когда жил у нас, я обнаружил следующие жирно подчеркнутые строки: «Говорят, что последняя воля и завещание наилучшим образом отражают характер человека. Так ли? Не лучше ли мы узнаем человека просто по поступкам, взглядам, словам в повседневной жизни?» Быть может, этот рассказ о последних месяцах жизни Твена поможет его друзьям лучше узнать, что за человек был Марк Твен. Утро он обычно проводил за книгами, книги и сигары всегда были у него под рукой. На его кровати в беспорядке лежали книги, рукописи, письменные принадлежности, а в изголовье стоял стол, на котором чего только не было для курения, все, кроме папирос. Каждую свободную минуту Твен проводил за чтением, ночью или днем, и часто носил с собой какую-нибудь книгу, на случай, если выдастся свободная минутка. «Французская революция» Карлейля, дневники Пеписа, сочинения Киплинга, научные справочники всегда были рядом, и это не считая последних книжных новинок, приходивших к нему с каждой почтой.
Твен редко надевал костюм до обеда и сновал взад-вперед по дому одетый как ему нравилось — в пестром кимоно и шлепанцах. Его комната была на первом этаже, дверь из нее вела на окружавшую дом веранду. На ступеньку ниже, почти вровень с верандой, начиналась лужайка, как принято в старых бермудских домах. Нашему — больше двухсот лет, в нем сохранилось много от старины. В этом укромном уединенном месте не чувствуешь близости других жилищ. Иногда Твен бродил по лужайке, наслаждаясь трубкой, и если время близилось к полудню, и Хелен уже возвращалась из школы, и мы с ней встречались, он, бывало, тоже спускался к нам в сад поболтать возле огромной деревянной скульптуры, украшавшей некогда нос корабля и наконец-то обретшей здесь пристанище. Много раз мы предупреждали Твена, что сфотографируем его тут, в его кимоно и шлепанцах, и однажды так и сделали, чем немало его развеселили.
Время текло тихо и размеренно, ибо Твен приехал отдохнуть. Событий было мало, только иногда мы приглашали к обеду или чаю друзей, но это были люди, с которыми ему было интересно; изредка наш заведенный распорядок нарушался какими-нибудь симфоническими концертами, доставлявшими Твену большое удовольствие, и тому подобными развлечениями. После одного из таких концертов Твену пришлось выступить перед двадцатью пятью членами женского клуба, и ночью он написал тогда «Соблюдение этикета на небесах». Руководство предназначалось секретарю Твена, мистеру Пейну, на случай, если он попадет на небо и не будет знать, как там себя вести, и в этом своде правил Твен с поразительной наблюдательностью описал мельчайшие подробности этого пышного светского увеселения.
Любимым развлечением Твена было послеполуденное чаепитие на одном из пляжей. Он тогда часами рассказывал нам разные истории или с равным удовольствием участвовал в играх детей. Я хорошо помню историю, которую он поведал однажды вечером. Про те времена, когда он работал репортером в Сан-Франциско. Однажды ему пришлось проделать большой путь, чтобы дать материал о лодочных состязаниях. Он добрался до города ночью накануне состязаний, вконец уставший. Проснувшись утром, он услышал шум сильного дождя. Он повернулся на другой бок и опять уснул, уверенный, что состязания не состоятся. Каково же было его удивление, когда, появившись на месте событий к вечеру, он обнаружил, что погода весь день стояла безоблачная и состязания с успехом завершились! Дождь же, шум которого услышал он с утра, оказался плеском фонтана прямо у него под окном!
Я и сейчас вижу, как слушатели наслаждаются этой историей. Возможно, они уже слышали ее, но в устах Твена любая история звучала как новая. Каждый раз он каким-нибудь чудесным образом изменял ее. В этом, говорил он, и состоит высшее «искусство» рассказчика.
Однажды мистер Аллен узнал, что в местном синематографе идет фильм «Принц и нищий» и что там есть кадры с самим Марком Твеном. Марк Твен загорелся посмотреть фильм, ибо, по его словам, ему всегда хотелось увидеть свое изображение в синематографе. Когда же мы все-таки пошли на фильм, нас охватило жуткое чувство при виде его на экране, попыхивающего сигарой и посматривающего по сторонам абсолютно так же, как он это делал, сидя рядом с нами. Он сказал, что испытал ощущение, словно рассматривал свое отражение в зеркале, но такое живое, что у него по спине мурашки побежали. Мы хотели послушать записи его голоса. Как хорошо было бы услышать их теперь, но мы узнали, что по нелепой случайности они были уничтожены.
Твен помогал Хелен делать уроки, и при этом обоим было очень весело. Один из его способов обучения состоял в том, что она проверяла, знает ли он сам уроки, и за каждую ошибку полагалось суровое наказание, например, исправление ошибки пятьдесят раз, что он честно выполнял. У нас сохранилось несколько страниц из его блокнота, исписанных исправленными словами, и десятки исписанных французскими переводами.
Когда Твен к нам приехал, он только-только опубликовал «Басню» (в «Харперс мэгезин»), и слушать, как он читает ее в своей драматической манере, было редким наслаждением. Я помню, какое большое удовольствие доставила она нам, особенно красивое слово «полуторафутовый», употреблявшееся легко и небрежно. Твен говорил, что ему всегда нравились красиво звучащие слова, и он иногда долго приберегал какое-нибудь, пока не находил ему подобающее место. Способность Киплинга изобретать новые слова вызывала у Твена восхищение. Поразительно, но люди воспринимают Твена только как юмориста. А он просто не мог обойтись без юмора, его юмор был непроизвольным и всего лишь средством приобщения рядового читателя к его прекрасным идеям и помыслам.
По вечерам Твен часто играл в свою любимую карточную игру «черви». Вечер за вечером проводил он за картами, и, казалось, ему это никогда не надоедало. Он владел игрой превосходно и поначалу постоянно побеждал, но даже когда наша семья набралась опыта и наконец превратилась в грозных противников, его рвение не ослабело. Он наилучшим образом использовал самые безнадежные карты, хотя и негодовал, когда дело не клеилось, ибо терпеть не мог проигрывать. Он было начал учиться играть в бридж, но быстро бросил, заявив, что у него не хватает терпения освоить столько мелочных правил.
Тем временем сердечные приступы, от которых страдал Твен, участились, хотя и не стали ни мучительнее, ни продолжительней. Чашка почти кипящей воды обычно помогала облегчить боль, а две-три чашки обязательно снимали ее.
Однажды утром в саду у Твена хлынула кровь из носу, и вся семья захлопотала, горничные, камердинер и остальные забегали с мокрыми салфетками, чтобы облегчить его страдания. Твена развеселила творившаяся вокруг него суета, и он сказал с тихим смешком:
— Хелен, быстро беги за карандашом и бумагой, чтобы успеть записать мои последние слова. Это единственное, о чем тут забыли.
И тут же последовало обсуждение того, какими надлежит быть последним словам. Твен утверждал, что последние слова, чаще всего, бывают выдумкой, — потому что, как он считал, невозможно думать в смертную минуту о том, что бы такое сказать.
Самое хорошее настроение бывало у Твена в непогоду, как это случилось однажды, когда дождь лил почти три дня и все семейство оказалось привязанным ненастьем к дому. Все те дни мы провели у него в комнате за разговорами, время от времени он нам читал. Мы обсуждали все, включая борьбу женщин за равные избирательные права, твердым сторонником которых он был, считая, что ради достижения этой цели женщины вправе прибегать к любым средствам, хотя, по его мнению, повсеместное признание их требований совсем скоро станет свершившимся фактом.
Частым предметом обсуждения была у нас теология, поэтому мы со всей уверенностью можем опровергнуть многие ошибки касательно убеждений Твена. Его мысли по вопросу религии отличались от всех общепринятых, но в полной мере атеистом его считать никак нельзя, ибо он твердо верил, придя к этому после глубочайших размышлений, в Высшее Существо. Следующие строки, отмеченные в книге, прочитанной той зимой, позволяют заглянуть в его мысли о царстве небесном и загробной жизни: «Я вовсе не представляю себе рай как роскошное место с улицами, вымощенными золотом и стенами домов из жемчуга, для меня это скорее тихие леса, где растет зеленая трава и маленький ручеек журчит день-деньской. Я всегда представлял себе рай как место, где любящие будут рядом, избавленные от всякой мысли о разлуке».
Однажды, когда мы все сидели у камина, Твен прочитал нам несколько отрывков из «Тома Сойера», сказав, что многие эпизоды книги взяты из его собственной жизни — например, тот, где Том красит забор, и эпизоды с кошкой и болеутоляющим средством.
Как-то вечером мы пригласили на ужин двух мальчиков, которые очень нравились Твену, но немного робели перед ним. Твен в считанные минуты вернул им присутствие духа, и они тотчас принялись рассказывать смешные истории. Твен был в ударе, и это вдохновило одного из мальчиков поделиться необыкновенно интересной историей, которую он где-то ранее слышал.
Когда рассказчик дошел до самого интересного места, он заметил лукавую усмешку в глазах Марка Твена, прервал рассказ и спросил, не знает ли Твен эту историю. Марк Твен ответил: «Нет», и С... продолжил рассказ и, опять увидев то же лукавое выражение, снова спросил, уверен ли Марк Твен, что не слышал прежде этой истории. «Нет», — снова ответил Твен. Но вот мальчик довел рассказ до конца, и на лице Твена появилось довольное выражение, какое бывает у кошки, которая съела канарейку. Мальчик снова спросил, действительно ли Марк Твен никогда не слышал этой истории. Тут Марк Твен от души рассмеялся и признался, что сам ее написал.
— Но, — воскликнул мальчишка, — почему вы дважды сказали, что не слышали ее?
— Видишь ли, ты задал свой вопрос только дважды, и я из вежливости два раза приврал, но когда ты задал его в третий раз, мне пришлось сказать правду.
После этого случая каждый раз, когда мы подозревали, что Твен нас «водит за нос», мы всегда переспрашивали его трижды, вынуждая сказать правду.
Ко дню св. Валентина Твен написал Хелен оригинальное послание:
(14 февраля 1910.)
Я с чародейкою знаком,
Хелен ее зовут.
В глазах колдуньи голубых
Все васильки цветут.
Красив шиповник по весне,
Растущий вдоль дорог,
Но нежных лепестков нежней
Румянец этих щек.
Все, что душа ее таит,
Он открывает вмиг,
Когда смущенье озарит
Ее прелестный лик.
Без ожиданий, без наград
Я ей служить смиренно рад.
Вскоре после этого он прочел нам рукопись рассказа, который был почти закончен — чудесный рассказ, необыкновенно увлекательный, — в нем Твен намеревался показать ничтожность рода людского.
Обычно он прочитывал кусок, а потом подробно обсуждал его, ибо таким образом надеялся вызвать у себя настроение закончить рассказ. Ему это почти удалось сделать, но он подхватил сильную простуду, которая быстро перешла в бронхит, и кашель так мучил Твена, что поглощал все его внимание.
В эти дни он подолгу сидел, хорошо укутанный, в саду на солнышке, рано возвращался из своих дневных автомобильных поездок, а на ночь пользовался ингалятором, который рекомендовал ему его друг мистер Вудро Вильсон. Но заставить Твена беречь себя было практически невозможно, любое ограничение вызывало у него раздражение. Мистер Вильсон был в ту пору президентом Принстонского университета. Марк Твен всегда искренне восхищался им и говорил, что его ожидает великое будущее.
В воскресенье (это было 3 апреля) Твен получил телеграмму такого содержания: «Марку Твену, Гамильтон, Бермуды.
Клоуны цирка Барнема и Бейли, почитая Вас величайшим в мире смехотворцем, сочтут за честь, если Вы согласитесь быть их гостем в воскресенье, 3 апреля, в два часа дня, на Мэдисон-сквер-гарден. Ждем Вашего ответа, оплата за наш счет. Барнем и Бейли. (Ответ из пятидесяти слов оплачен отправителем)».
Твен посмеивался, читая телеграмму, а затем дал ее прочитать нам со словами: «Я отвечу сразу же, чтобы не заставлять их ждать». И без колебаний написал следующий ответ: «Я очень, очень сожалею, но все дни прошлой недели у меня заняты. Приеду на позапрошлой неделе, если это вас устроит. — Марк Твен. (Оплачен ответ из двадцати пяти слов)».
Пока Твен выздоравливал от бронхита, чувствуя от этого большое облегчение, наступала знаменитая неделя соревнований по крикету, когда все жители острова ни о чем, кроме крикета, не думают и, увлеченные игрой, весь день пропадают на соревнованиях. Твен никогда раньше толком не разбирался в крикете, но сказал, что убежден, что это хорошая игра, раз таковой ее считает весь народ.
Скоро он стал таким же рьяным болельщиком, как и все, ежедневно посещая игры.
Вот «Правила поведения на крикетном матче»:
«Не принято, чтобы не сведущий в игре зритель постоянно задавал вопросы соседу-знатоку. Между вопросами должны быть интервалы от одной до двух минут, иначе соседу-знатоку это в конце концов надоест. Наиболее часто задаваемые вопросы и наиболее часто предлагаемые ответы изложены ниже. Тщательно их изучите и проявляйте выдержку:
Несведущий зритель:
— Что это там такое?
Сосед-знаток:
— Воротца.
НЗ:
— А для чего они?
С-З:
— Чтобы судья мог посидеть на них, когда устанет».
(Написано после первого же дня посещения крикета)
Первый опасный приступ случился у Твена 22 марта, когда все мы были в гостях. Ему было так плохо, что мы боялись не довезти его до дома, но когда ему полегчало, он не позволил нам из-за него вносить какие-либо изменения в наши планы. Однако с этого времени он стал мало спать, началась одышка, и стало ясно, что каждая его попытка прилечь вызывает новый приступ одышки. Однажды ночью, когда он чувствовал особую усталость, но все же не мог заснуть, он сказал:
— Теперь я знаю, что испытывала бедная Ливи.
Он думал о своей жене, которая страдала той же болезнью, что и он. Он всегда думал о жене и до самого конца говорил о ней постоянно. За несколько дней до отъезда он записал в «Дневнике Евы», который отдал врачу: «Там, где была она, — был Рай». Не было на свете более преданного мужа, а в эти последние дни мысли Твена были всегда с нею. Как будто он протягивал к ней руки, чувствуя ее близость.
Как-то вечером Твен завел разговор о стиле в литературных произведениях. Он тогда только что прочел книгу, автор которой вызвал его негодование злоупотреблением словом «то». В крайнем раздражении он указал нам на то, как часто оно повторяется в тексте. В тот вечер у нас в гостях была молодая супружеская пара, которая очень нравилась Твену, и миссис Х. утверждала, что один знающий человек говорил ей, будто возможно составить вполне грамотную фразу, употребив в ней слово «то» четыре раза подряд. Твен на секунду задумался и написал такое предложение: «Это то самое «то», что не есть существенное «то», а то «то», которое...»
В другой вечер, когда та же молодая пара пришла к нам играть в «черви», Твен, который сутки не сомкнул глаз, чувствовал себя слишком усталым, чтобы играть.
Он попросил внести ломберный стол к нему в комнату и играть рядом с его постелью, откуда он мог бы наблюдать за игрой. Он сказал, что это поможет ему заснуть, и взял с нас обещание не уходить, пока он крепко не уснет, если такое вообще случится. И мы играли тихо-тихо, и вскоре он уснул, сидя в подушках, с сигарой во рту.
В первую неделю апреля я сделала несколько фотографических портретов его, то был последний раз, когда он смог одеться, — вскоре он так ослаб, что жизнь в нем поддерживалась только постоянной заботой врача.
Вот так закончилось последнее его пребывание в нашем доме, которое останется для всех нас драгоценной памятью о последних месяцах его жизни.
Обратное путешествие было для Твена ужасным; он был так слаб, что его не смогли одеть, и так, закутанного в пальто и пледы, отнесли в кресле на небольшое частное судно, на котором мы доставили его на «Оушеана». Но Твен, казалось, наслаждался морской прогулкой и шутил, как обычно, с Хелен, заставляя ее почти все время смеяться. Сперва мы получали о нем обнадеживающие вести и, к большой нашей радости, узнали, что рядом с ним находится его дочь. Мы не понимали, что он тихо угасает, именно так он и хотел умереть. Поэтому телеграмма, извещавшая о его смерти, была как гром среди ясного неба.
А он, лежа перед смертью в полузабытьи, не потерял способности мыслить и среди прочих своих забот не забыл попросить, чтобы мне отправили книги, которые он для меня выбрал. Это была, пожалуй, последняя его просьба. Вот так до конца сохранилась в нем эта самая характерная черта его натуры — неизменная внимательность к людям.
Примечания
Данная статья мемуарного характера принадлежит перу М.-Ш. Аллен — хозяйки дома на Бермудах, в котором писатель провел последние месяцы своей жизни. По свидетельству Сирила Клеменса, М. Твен, регулярно отдыхавший на Бермудах с конца 1870-х годов, после своей первой поездки «всегда останавливался там в семье Алленов» (с. 355).
Перевод сделан по тексту первой публикации: Some new anecdotes of Mark Twain. By Marion Schuyler Allen // The Strand Magazine. L., 1913, August, vol. 46, № 272, pp. 166—172.
Ко дню св. Валентина... — Имеется в виду католический церковный праздник, ежегодно отмечаемый 14 февраля. Называется также «Днем любящих».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
