В 1869 году Твен влюбился в Оливию Лэнгдон. Хотя Оливия не соприкасалась с тем ортодоксальным протестантством, которое он отверг (Лэнгдоны считались столпами Парковой церкви в городе Элмайре, штат Нью-Йорк, священник которой Томас Бичер был видным представителем либерального протестантства), она, однако, воспитывалась в глубоко религиозной атмосфере. Стремясь завоевать ее сердце и добиться согласия ее родителей, Твен идет на то, что Диксон Вектер называет «гамбитом влюбленного». Ливи должна помочь ему вернуться в лоно религии, а он будет стараться зажечься ее верой и докажет ей, что прошли те дни, когда он был заблудшей овцой. Но был ли он искренен или нет, ему, во всяком случае, не удалось сравняться с ней в вере. Когда они были помолвлены, он писал ей:
«Я благодарю вас за все, без исключения за все то, что вы говорите о религии, Ливи, и я не менее вас убежден, что одержу в конце концов победу над собой, но какой это медленный процесс и как часто я отчаиваюсь! Ливи, я счастлив, что веду себя как должно, но чувство, просветляющее чувство веры не приходит ко мне. Я молюсь о нем — большего я сделать не могу. Не знаю, как можно вызвать подобное чувство. И я каждый день молюсь, чтобы вы не утратили терпения или веры в мое конечное обращение. Я молюсь, чтобы вы сохранили свое мужество и надежду. Я молюсь, чтобы моя неотвязная ядовитая апатия исчезла. Трудно быть христианином по духу, Ливи, хотя соблюдать букву закона в общем не тяжело. Но я не теряю надежды».
Одно время казалось, что старания как Ливи, так и Твена увенчались успехом: ей удалось снова сделать его христианином, а ему — жениться на ней. Через три дня после свадьбы Твен пишет матери: «Она [Ливи] сказала, что не может, да и не хочет полюбить меня, но что она поставила перед собой задачу сделать меня христианином. Я сказал, что это ей удастся, но что тем временем она выроет себе брачную яму и в конце концов попадет в нее: и вот — пророчество это сбылось». День спустя в письме к Уиллу Боуэну он признается, что поддался воздействию своей невесты, пытавшейся изменить его взгляды на религию: «[Ее] прекрасная жизнь строится на религии, исполненной доброты и самоотверженности. Перед кротким величием ее чистой души всякое зло отступает — отступает и сдается».
Когда они поженились, Твен некоторое время старается соблюдать религиозные обряды. Он молится вместе с женой, призывает на трапезу благословение божие, ежедневно читает вслух библию. Но из его собственного описания тех времен явствует, что все это давалось ему нелегко:
«И вот перед вами Сэмюел Клеменс, — который стал теперь для всех Марком Твеном, великим американским юмористом, — отрекшийся от бурных дней своей жизни на Западе, поселившийся в Буффало, в доме номер 472 по Делавэр-авеню и изо всех сил старающийся быть респектабельным. Тут он ведет жизнь образцового семьянина, присоединяется к утренним молитвам и на ежедневных чтениях священного писания слушает елико возможно внимательно. Более того, он даже изо всех сил старается бросить курить.
Рядом с ним — жена, под рукой у него — письменный стол, у его ног — мир. И если на то пошло, что такое табак? Давайте лучше прочтем еще одну главу из Второзакония».
Конечно, такое положение вещей не могло сохраняться долго. Рассудок не позволял Твену принять библию как руководство к духовному возрождению. И однажды он не выдержал и откровенно заявил Оливии: «Ливи, продолжай, если хочешь, но мне разреши больше при этом не присутствовать. Я превращаюсь в лицемера. Я не верю в библию. Мой рассудок не приемлет ее. Я не могу больше сидеть здесь и слушать, давая тебе тем самым право считать, что я, как и ты, считаю ее священным словом божьим». Кончилось тем, что изменилось не мировоззрение Твена, а мировоззрение Ливи. Это изменение началось очень рано, как видно из письма, которое она написала мужу в декабре 1871 года. «Я очень давно не была в церкви... я не сказала ей [миссис Уорнер], о том, как глубоко равнодушна стала я к богу». Восемь лет спустя она признается Сюзен Крейн, своей приемной сестре, что больше не верит в персонифицированного бога.
Дочери Твена не посещали воскресной школы, и пятилетняя Сузи объяснила какому-то гостю, что она «была в церкви один раз в жизни — в тот день, когда распяли [крестили] Бей [ее сестру Клару]». Хотя у Твена была своя скамья в Хартфордской конгрегационной церкви Есайлам Хилл, он не стал официальным членом конгрегации. Правда, члены его семьи посещали службу, а сам он принимал активное участие в светских мероприятиях, проводившихся церковью, но делал это главным образом потому, что такова была одна из форм общественной жизни города. Несмотря на тесную дружбу с преподобным Джозефом Твичелом, священником этой церкви, и уважение к его «этическим взглядам», Твен остался равнодушным к его проповедям и продолжал придерживаться взглядов на религию, которые сложились у него до женитьбы. В 1873 году он говорит о себе как о «глубоко и полностью неверующем человеке». В 1878 году он сказал Твичелу: «Джо... я собираюсь кое в чем признаться. Я нисколько не верю в вашу религию. Если мое поведение когда-либо дало повод думать иначе, оно было ложью. Бывали минуты, когда мне почти казалось, что я уверовал, но они быстро проходили».
В неопубликованном отрывке в своей записной книжке 1887 года Твен указывает, что убеждения его остались такими же, какими они были еще в 1860 году, когда он писал Ориону: «Не понимаю, каким образом человек, не лишенный юмора, может быть верующим — разве что он сознательно закроет глаза своего рассудка и будет силой держать их закрытыми». Примерно в это же время он подробно изложил свой символ веры.
«Я верю в бога всемогущего.
Я не верю, что он когда-либо посылал через кого-нибудь весть человечеству, ни что он сообщал ее сам изустно, ни что он являлся когда-либо и где-либо в образе, видимом глазам смертных.
Я верю, что Ветхий завет и Новый завет были созданы и записаны человеком и что ни одна строка в них не была подтверждена богом и тем более — продиктована им.
Я считаю, что доброта, справедливость и милосердие божие проявляются в его творениях: я вижу, что они проявляются по отношению ко мне в этой жизни; отсюда я логически заключаю, что они проявятся по отношению ко мне и в грядущей жизни, если она вообще существует.
Я не верю в провидение. Я верю, что вселенная управляется строгими и неизменными законами. Если во время чумы семья одного человека погибла, а семья другого уцелела, это результат действия закона, бог же не вмешивался в такую мелочь, помогая одному или карая другого.
Я не понимаю, каким образом вечные загробные муки могут служить благой цели, и поэтому не верю в них. Может быть, и разумно наказать человека, чтобы он стал лучше; может быть, и разумно уничтожить его совсем, если оказалось, что лучше он стать не может; но вечно поджаривать его только ради удовольствия видеть, как он поджаривается, — это, во всяком случае, неразумно: даже свирепому богу, выдуманному евреями, это зрелище в конце концов надоело бы.
Может быть, загробная жизнь существует, а может быть, и нет. Я глубоко равнодушен к этому вопросу. Если мне суждено жить снова, то уж наверное для чего-то более разумного, а не для того, чтобы барахтаться вечность в огненном озере за нарушение путаных и противоречивых правил, которые считаются (без доказанных оснований) божественными установлениями. Если же за смертью следует полное уничтожение, то сознавать его я не буду, и, следовательно, это меня совсем не трогает.
Я верю, что моральные законы человеческого общества порождены опытом этого общества. Для того чтобы человек понял, что убийство, воровство и прочее вредны как для совершающего их, так и для страдающего от них общества, не требовалось нисхождения бога на землю.
Если я нарушаю эти законы морали, то не вижу, почему я этим оскорбляю бога — ибо что для него мои оскорбления? С тем же успехом я мог бы попытаться запачкать какую-нибудь планету, швыряя в нее грязью. Мне кажется, что мои преступления и проступки вредны только для меня и для других людей. Подчиняясь этим законам, я не могу радовать бога — как не радуется планета тому, что я не швыряю в нее грязью. (Читая все это, следует помнить, что, по моему глубочайшему убеждению, я получил эти законы только от человека, а совсем не от бога.) Поэтому я не понимаю, с какой стати в будущей жизни меня должны наказывать или награждать за то, что я сделал в этой».
Все сказанное выше совершенно ясно. Однако для того, чтобы полностью понять религиозные взгляды Твена, следует обратиться к его произведениям (включая и те, которые жена уговорила его не опубликовывать).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
